Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Начертание и Образ Божества,

Слово действенное,

Премудрость, объемлющая состав всего,

и зиждительная Сила всего сотворенного,

истинный Сын истинного Отца,

Невидимый Невидимого,

и Нетленный Нетленного

и Бессмертный Бессмертного

и Вечный Вечного.

И един Дух Святой,

от Бога имеющий бытие

и через Сына явившийся людям,

Образ Сына,

Совершенный Совершенного,

Жизнь,

Причина всех живущих,

Источник святый,

Святость,

Податель освящения,

в Котором является

Бог Отец, сущий над всем и во всем,

и Бог Сын, Который через все.

Троица совершенная,

славою, и вечностью, и царством

неразделяемая и неотчуждаемая[230].

— Какой старый символ! Сейчас у нас другой, — насмешливо заметил диакон, сморкаясь. — Неужели сложно было выучить, особенно диакониссе? Говоришь им, говоришь, отец Гераклеон — женщины такие непонятливые…

— Меня научил ему пресвитер Эрмолай, когда мне было восемь лет, — повернулась Леэна к диакону. — Я стара учить новые символы.

— Что за пресвитер? Может, он из раскольников? Не из манихеев ли?

— Из мучеников.

— Из настоящих или из самозванцев? — нахмурился Гераклеон. — Вы, женщины, любите мучеников сверх меры…

— Он, благочестивейший Гераклеон, в Новом Риме в базилике похоронен, рядом с Панталеонтой… то есть Панталеоном врачом, — раздался дрожащий хриплый голос Верны.

— А, этот… Что в пещере у дороги во время гонений прятался, — кивнул Гераклеон.

Верна закашлялся, но промолчал.

— Ну ладно. Бог с вами. Если я отправлю на суд Божий пустой внутри мешок, запечатленный снаружи, то в день Второго Пришествия совесть моя будет чиста, а вся ответственность ляжет на вас.

— Хорошо, — тихо сказала Леэна. — Вот вода.

— Как я не люблю крестить не в проточной… Это все не то — обливание… неправильно. Не так поступали наши отцы.

Чтецы и диаконы потупились и вздохнули.

— Это все по грехам человеческим попускается креститься в воде из кувшина. По настоящему надо креститься в воде живой, то есть в реке, в ручье, как апостолами заповедано, как сам Предтеча крестил, — назидательно говорил Гераклеон. — Попрали мы заповеди отеческие, прости нас, грешных, Господи. Зато и времена настали такие…

Он расправил на груди окладистую бороду и подплыл к Кесарию, тяжело кладя на его голову свою мясистую длань.

Кесарий застонал, бормоча по-сирийски:

— О-о, ахи! Ат у ла тув авда, ат у хидаи. Эвдеф ман д-эштаодиф кад х-нан т-лае нан…[231]

Каллист до крови закусил губы. Леэна так низко наклонила голову, что лица не было видно. Финарета скрылась во мраке за спиной бабушки.

— Слава Отцу через Сына во Святом Духе[232]. Возлагаю руку мою на оглашенного Александра.

Кесарий сделал движение, словно пытаясь высвободиться.

— Аввун дбишмайя… ха ла лахма дсунканан юмана… мудтуль дилух хай ухэйла утишбухта л’алам алльмин…[233] — проговорил он.

— Да, плохо дело — еще заклинательные молитвы не начались, а он уже тревожится. Кто он? Не актер?

— Он врач, — сдавленно сказала Финарета и тотчас зажала себе рот рукой.

— Финарета, помолчи, — устало проговорила Леэна. — Да, он врач.

Каллист почувствовал, как задрожали его ноги, и прислонился к стене.

— Заклинательные молитвы — это когда злых духов изгоняют, — пояснил ему вполголоса Диомид.

С живостью, какую едва ли можно было ожидать от такого грузного мужа, Гераклеон повернулся на голос трибуна, как собака на свист хозяина.

— Сиятельный Диомид! И вы тут! — осклабился он, убирая руку с головы несчастного. — И с воинами! Неужели в этом доме… есть какие-то подозрительные личности?

— Нет, все в порядке, — махнул рукой Диомид. — Продолжайте, не обращайте на нас внимания. Мы тихо.

— Нет, что вы… подойдите ближе, если хотите… это вы по поводу того указа… епископа… эээ…. Пигасия, одним словом?

— Да, но здесь все — вне подозрений.

— Леэна, — строго спросил Гераклеон. — Отвечай мне прямо — кто этот человек?

— Александр, мой сын, — громко ответила Леэна, так, что слышно было даже в саду. Кесарий неверным движением руки снова коснулся ее покрывала и вцепившись, потянул, срывая его и обнажая седые волосы Леэны, уложенные в две толстые косы. Она опустилась на колени, прижимая Кесария к груди.

Гераклеон со свистом втянул воздух. Один из чтецов замер, раскрыв рот, другой глупо ухмылялся. Только легионеры стояли навытяжку с серьезными лицами, словно во время триумфа императора.

— Ты… ты клялась перед алтарем, что ты девственница! — рявкнул молодой диакон.

— Я солгала, — просто ответила Леэна, слегка покачивая Кесария, словно младенца, который не спит.

— Бабушка! — закричала Финарета. Она бросилась к Леэне, затем сделала движение к Гераклеону, остановилась в середине комнаты и, в отчаянии обхватив голову руками, опустилась на пол, беззвучно открывая рот.

— Финарета… Финарета! — Каллист подхватил ее на руки — она была легкой, как перышко — и вынес из комнаты.

— Да, у вас тут нравы благочестивые, — прогремел Гераклеон, пнув ногой медный кувшин. Вода, сверкая в лунном свете, разлилась по полу.

Леэна молчала, не глядя на уходящих гостей. Диомид пропустил пресвитера со свитой и подошел к ней.

— Как же вы теперь? — тихо спросил он.

— Так же, как и раньше, — ответила Леэна.

— Если будет нужна моя помощь, пошлите за мной — ночью или днем. Вы знаете, куда.

— Спасибо.

— Он… он переживет кризис, — быстро сказал Диомид. В его голосе слышалось волнение. — Я чувствую. У нас так с одним легионером под Камулодуном тоже было… и ничего, выкарабкался…

— Стемнело, — произнесла Леэна.

— До свидания, Леэна, — шепнул Диомид и, склонившись, слегка пожал руку Кесария, внимательно вглядываясь в его лицо, а потом неслышно вышел. Воины последовали за ним.

+++

— Финарета… Пожалуйста, успокойся, Финарета… Они ушли… Выпей, вот Верна принес отвар мелиссы.

— Ты слышал? Каллист, ты слышал? Это же… все не так…

— Твоя бабушка — мужественная женщина. Выпей скорее, тебе надо успокоиться.

— Он не стал крестить Кесария…

— Переживем как-нибудь без него, — сказал Верна. — Очень для меня сомнительно, может ли он вообще крестить. Не пришлось бы потом перекрещивать. Не плачь, дочка.

— Как же теперь, если Кесарий умрет…

— Многие мученики умерли некрещеными, и ничего, — заметил Верна, отстраняя Каллиста и пытаясь увести Финарету наверх. — Тебе надо отдохнуть. Идем, я уложу тебя спать, идем, послушай Верну.

— А Каллист…

— Каллист остается с бабушкой и Кесарием. Идем, идем, Финарета… Вы уж простите, Каллист врач, я ее в детстве на горшок сажал, так что сумею как-нибудь и сейчас справиться… Вы ступайте, ступайте к госпоже Леэне. У нас, знаете, у христиан, не принято так… обниматься с девушками. Да вы и клятву Гиппократа давали, что в чужой