Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Да, при дворе императора.

Кесарий неожиданно открыл глаза — синие, как полуденное небо — и слегка подмигнул другу. Каллиста в очередной раз бросило в жар. Ничего не заметившая Финарета восхищенно продолжала:

— Вы оба — архиатры в Новом Риме? Удивительно!

Она развязала полотно, обматывавшее корзину, и протянула Каллисту лепешки и свежий сыр.

— И ты… вы отправились в ссылку вслед за своим другом?

— Кесарий для меня — больше, чем друг.

— Я читала про Эпаминонда и Пелопида, — проговорила Финарета, восторженно глядя на бывшего помощника архиатра из-за толстой плетеной ручки корзины. — У вас, мужчин, бывает такая великая дружба!

Каллист с достоинством кивнул, посмотрел на Кесария. Тот, к его сожалению, уже крепко спал.

— А я училась повивальному искусству, — раздался снова из-за корзины голос Финареты. — Майевтике.

Каллист вздрогнул.

— Бабушка мне разрешила. Я училась у Архедама врача, в Прусе, и у Никифора врача, в Понте, а потом у архиатра Леонтия. Вы его знали ведь? Он крестился перед смертью.

— Да, знал, — коротко ответил Каллист, чувствуя, как к горлу подступает предательский комок.

— Он учился на Лемносе. Где целебные грязи. Он был такой добрый! Никогда не ругал. Говорил, что надо, чтобы больше было образованных повивальных бабок. Мы с ним читали Сорана Эфесского…

Должно быть, у Леэны, дочери Леонида, достаточно средств, чтобы обучать эту рыжую девчонку на майю.

— Это так благородно — помогать женщинам, страдающим в родах! Правда? — продолжала Финарета.

Каллист кивнул, хотя, по правде, он терпеть не мог повивальных бабок, будь то майи, иатромайи или иатреи. Когда он был еще совсем молод и неопытен, у него случился неприятный инцидент с одной из них, прямо у постели роженицы — и как раз из-за спорного места в труде Сорана.

— Бабушка очень уважает врачей, — продолжила Финарета. — Мы сначала просто не подумали, что ты… вы тоже врач.

— Я так и понял, — сдержанно сказал Каллист.

За кого же они его принимали? За вольноотпущенника или раба-секретаря архиатра Кесария? Неуместное, постыдное чувство ревности на мгновение заполнило его сердце. Он посмотрел на спящего друга — на его осунувшихся щеках пятнами выступал лихорадочный румянец. Скверная лихорадка. Она скоро не отпустит. Что он делал бы, не встреться им Леэна?

— Бабушка в восемь лет была обручена с одним молодым врачом, — продолжала Финарета, понизив голос до шепота и натягивая сползающее светлое покрывало. — Ее никто не спрашивал, представляешь? Отцы помолвили, и все. Этот врач тоже был при дворе императора, Диоклетиана. Тогда Никомедия была столицей…

Каллист рассеянно жевал безвкусный козий сыр. Скорее бы добраться до Перинфа. Если ветер будет попутным, то за два дня они достигнут Никомедии… а там… а что там? С одним солидом в кармане долго не проживешь в гостинице с больным на руках. Написать в Назианз? Кесарий против. Да и стоит ли — после этих странных писем, которые он получал последние недели.

Он взял Кесария за запястье — пульс частый, слишком частый, ладонь влажная, холодная, пальцы — словно лед. Хорошо, если он скоро выкарабкается. Что же это за лихорадка, в самом деле… Он так уставал последнее время, а когда те нищие фригийцы принесли больного со фтизой, столько сил потратил… Гликерий не пускал их — он всегда так боится заразы… А когда у фригийца началось кровотечение — кровь струей из горла, из носа — убежал. Фессал остался. Он всегда оставался. «Откашливай! Откашливай, не бойся!» Что за безумная была ночь… Как только остановилось это кровотечение. Бедный Фессал. Как он там на Лемносе? Ищет там лекарство для своей несчастной больной Архедамии… Она тоже склонна к фтизе, как и Лампадион… А Кесарий там много времени проводил с Лампадион, вдруг он от нее и подхватил фтизу?

— А потом этот юноша крестился. А тогда нельзя было становиться христианами. Почти как сейчас. И его казнили. Пытали и казнили… Вы слушаете, Каллист врач? Мы всегда в Новый Рим ездим — он там похоронен.

— Финарета… — сквозь дрему строго сказала Леэна.

— Бабушка не любит об этом говорить, — прошептала Финарета.

— О чем? — словно проснулся Каллист.

— О Панталеоне. Я вам потом расскажу, — одними губами произнесла Финарета заговорщицки.

Где-то он слышал это имя. Как много событий произошло за эти дни.

— И бабушка так и не вышла замуж. Ее отец позволил ей путешествовать… она была в Риме, в Александрии, в Иерусалиме… много где. Верна с ней ездил — это наш управляющий. Он родился в доме хозяина, поэтому его так и назвали — Верна. Он смешной — так гордится этим. Его бабушке в детстве подарили как собственного раба, а они подружились потом. У него борода не растет совсем. Вы увидите его, когда к нам приедем. Бабушка вам говорила, что вы будете у нас жить, пока Кесарий не поправится? Как вам кажется, он тяжело болен? Мне кажется, да. Но это ведь не начало фтизы? Он же не кашляет?

— Нет, это не фтиза, — уверенно сказал Каллист, стараясь уверить в этом и себя самого. — А вы — воспитанница госпожи Леэны?

— Я — ее племянница, — засмеялась Финарета. — Дочь ее сводного брата, Протолеона. Я не помню родителей. Меня бабушка растила, я ее никогда тетей не звала — только бабушка. Смешно, правда? Бабушка — наполовину спартанка по крови. Наверно, поэтому она мне так много позволяет. Я и верхом езжу, и плаваю, и в мяч играю. И роды принимала уже много раз… правда, не одна, помогала опытной майе. Соран Эфесский говорит, что это хорошо, когда майя — девушка. Она тогда сострадательнее. А вы как думаете?

— Наверное… Соран обычно прав, как показывает мне опыт.

— Бабушка — диаконисса. Видите, какое у нее покрывало? Она помогает при совершении таинств и заботится о бедных и больных. Она в детстве чуть было не стала весталкой, они тогда в Риме жили. У них семья была совсем эллинская… Но ее не взяли тогда. Правда, здорово? А то бы мне пришлось тоже идти в весталки! — она засмеялась, и он понял, что рыжеволосая спартанка шутит. — Я еще не крестилась, — добавила она. — Готовлюсь… понемногу… Может быть, я тоже стану диакониссой. У нас в Никомедии все священники — ариане, я не хочу у них креститься.

Она достала из-под сиденья несколько восковых буковых табличек.

— А мы с бабушкой были на диспуте. Я все записала, что ваш друг говорил. Я знаю стенографию. Вы удивляетесь?

— Нет, — проронил Каллист, отчего-то вспоминая рыжего юношу рядом со статуей Гермеса, но тотчас же отгоняя от себя такое подозрение. Впрочем, если