Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

10. О том, как Кесарий спорил с Платоном

— Сегодня одиннадцатый день, как он без сознания.

— Двенадцатый?

— Нет. В первый день на корабле я еще с ним разговаривал.

Каллист отпустил запястье Кесария и осторожно уложил его руку на простынь.

— Надо написать его родным, — сказала Леэна, отжимая сложенный в несколько слоев лоскут полотна и кладя его на лоб больного.

— Кесарий просил не писать ни в коем случае.

Леэна промолчала, погружая новые повязки в холодную воду с винным уксусом.

— Он не хотел беспокоить мать, — добавил Каллист.

Леэна молча обтирала смесью воды и уксуса неподвижно лежащего Кесария.

— Финарета, выйди, — неожиданно произнесла она.

Девушка, немного смущенная тем, что ей не удалось остаться незамеченной, сделала шаг к дверям.

— Я… я хотела помочь…

— Ты поможешь, если покинешь комнату и будешь заниматься тем, чем я тебе велела, Финарета.

Финарета замерла на несколько мгновений, потом, оторвав взгляд от изнуренного лихорадкой тела с резко выступающими ребрами, закрыла лицо покрывалом и, сдерживая рыдания, выбежала вон.

— Ты знаешь, где живет его семья, Каллист врач?

— В Каппадокии… Его отец — епископ Назианза, мать — диаконисса. Ее зовут Нонна, — зачем-то добавил Каллист.

— Нонна… Они не успеют доехать до Никомедии все равно, — негромко произнесла Леэна.

— Если он переживет кризис, то выздоровеет.

Леэна нежно гладила остриженную голову Кесария.

— Если… — повторила спартанка слова Каллиста и вздохнула. Они подумали об одном и том же, но не хотели говорить вслух о своей все нарастающей тревоге и отчаянии.

Каллист снял высохшую примочку со лба друга и снова погрузил ее в воду. Кесарий так исхудал за эти дни. Хватит ли ему сил пережить кризис? К тому же этот долгожданный кризис все не приходит — вопреки всем классическим срокам. Верно говорил старик Леонтий, что врачи болеют не так, как все остальные люди. Несчастный Кесарий весь горит — лихорадка жестокая. Все примочки высыхают за считанное время. Финарета плачет где-то в саду — Каллист почти слышит это. А, может быть, прав Асклепиад, и кризисы — это всего-навсего человеческая выдумка и их вовсе нет?

Леэна осторожно поит Кесария, тот с трудом глотает.

— Кесарий? Ты слышишь меня? А? Кесарий? Александр?

Веки больного слегка вздрагивают в ответ на имя «Александр», но в сознание он не приходит.

— Если он, — Каллист судорожно сглатывает, — умрет, вы будете считать его христианином?

Леэна слегка сдвинула брови, непонимающе посмотрела на молодого человека.

— Ты хочешь сказать…

— Он еще не крестился. Но он хотел. Я могу засвидетельствовать. Он хотел. Он считал себя неготовым, — быстро заговорил Каллист. — Он просто не успел.

— Боже мой, — прошептала Леэна. — Я не знала. У него «ихтюс» на груди, и я подумала… Как хорошо, что ты сказал.

Она резко встала, заворачиваясь в покрывало диаконисы, как в воинский плащ.

— Каллист врач, я с Финаретой поеду пригласить пресвитера. Ты остаешься с Кесарием. Если что-то понадобится, рабам велено тебя слушаться, как меня. Мы вернемся до захода солнца.

Она сделала движение к двери, но замедлила, склонилась над Кесарием, заботливо поправляя подушку, и поцеловала его в лоб.

— Финарета! — раздался ее голос снаружи. — Финарета, быстрее!

Каллист тяжело вздохнул, раздвинул занавеси на окнах. Янтарный свет закатного солнца наполнил комнату. Знойный день приближался к концу. Он взял вощеную табличку и начал:

«Григорию, брату Кесария врача, пресвитеру, в Назианзе — от Каллиста врача радоваться».

Потом перевернул стиль и яростно заровнял «радоваться».

«Григорию, брату Кесария врача, пресвитеру, в Назианзе — от Каллиста врача. Да подадут тебе благие боги стойкость и мудрость, ибо мое письмо несет печальное известие».

Он подумал и замазал слова о благих богах.

«Да подаст тебе твой Христос, которому ты служишь, и которому чисто и непорочно служил твой брат…»

— Григорий! Григорий! — застонал Кесарий.

Каллист отбросил дощечку и стиль.

— Что, Кесарий, что?

Кесарий глядел сквозь него неузнающими, чужими глазами — уже не синими, как небо, а темными, как морская вода.

— Кесарий! Александр! Я здесь, я с тобой!

Кесарий, до этого бессильно пролежавший несколько дней, резко дернулся, сел и повернулся к Каллисту.

— Это нечестно, — убежденно сказал он. — Так нельзя играть. Слышишь, Филоксен? Я видел — ты нарочно бросил мяч в сторону. Ты жулишь! Севастийские мученики мне свидетели! Кирион, Кандид, Домн, Исихий, Ираклий…

Каллист взял его за руки — Кесарий с неожиданной силой вырвался.

— Зачем ты дразнил его, Филоксен? И ты, Кассий? Я видел, ты нарочно сделал ему подножку. Вы — скверные мальчишки… а еще дети христиан! У вас есть папа и мама, а он — сирота! Так нельзя!

Кесарий толкнул Каллиста в плечо.

— Иди, иди, жалуйся! И еще от меня получишь, если я увижу. Григорий, мы больше не будем их звать играть! Скажи, Григорий!

— Нет, нет, конечно, Александр, — проговорил Каллист в тревоге. — Не будем.

— Юлиан! Вернись! Не слушай их — они просто дураки! Юлиан! Приходи играть к нам в сад! Слышишь, Юлиан! Куда ты бежишь — мне тебя не догнать! Юлиан! Григорий, скажи ему! Юлиан, вернись! Юлиан!!!

Кесарий вскочил на ноги, Каллист обхватил его, как в панкратионе, но справиться с другом, который был почти на голову выше его, было не так-то просто. Получив несколько чувствительных ударов, предназначавшихся Филоксену с Кассием, Каллист наконец сумел повалить своего соперника и привязать его к ложу простыней.

— Юлиан, вернись… — прошептал Кесарий, распластываясь, словно вытащенная из моря морская звезда. — Крих анта? Ат-у дайвана? — сирийские слова мешались с греческими, и Каллист с трудом понимал лихорадочный бред друга.

— Пей, — Каллист приподнял его голову. — Он не вернется, Кесарий, — добавил он тихо. — Это ты не уходи. Не уходи. Не надо.

Он заплакал, обнимая Кесария. Сколько так прошло времени, Каллист не знал.

— Фекла… — вдруг прошептал Кесарий и улыбнулся. — Я вернулся, Феклион! Я вернулся!

Шаги за спиной заставили Каллиста вздрогнуть и обернуться.

— Леэна?

В сопровождении пяти легионеров в комнату вошел, почти ворвался, огромный трибун. Алый плащ, небрежно накинутый на его широкие плечи, вполне мог быть впору самому Ромулу.

— Что вам здесь надо? — спросил жестко Каллист, выпрямляясь во весь рост и нелепо пытаясь заслонить собой Кесария.

— У меня есть приказ главного жреца Пигасия. Кесарию Каппадокийцу, бывшему врачу, запрещено находиться в окрестностях столиц.

— Послушайте… — слова замерли в горле у Каллиста.

— К нам этот приказ не имеет никакого отношения, — раздался ровный голос Леэны. — Если сиятельный Диомид хочет узнать имя этого