Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Мокрота как мокрота.

— Я про яйца тебе толкую. Как ты их можешь любить?

— Тебе спать надо. Хватить упражняться в риторском искусстве. Выпей лучше вина с травами. Вот так.

— Я что, правда умирал? — проглотив темное ароматное питье, снова спросил Кесарий — уже не так недоверчиво.

— Я был уверен, Кесарий — п о ч т и уверен, что ты не выживешь, — серьезно сказал Каллист, гладя остриженную голову друга. — У тебя даже вены около пупка пульсировали.

— Ты что-то путаешь, — встревоженно перебил его Кесарий. — Не может быть, чтобы ты видел пульсацию сосудов около пупка!

— До этого — нет, не видал, только читал. Когда увидел эту пульсацию у тебя, то понял, что…

Кесарий некоторое время молчал.

— Все-таки я вынырнул, — тихо проговорил он снова, словно вспоминая свой сон.

— Вынырнул, вынырнул! — подтвердил жизнерадостно Каллист.

Кесарий закрыл глаза и молчал, потом тихо сказал:

— Я столько хлопот тебе доставил.

— Чепухи не говори.

— Ты — мой лучший друг, — продолжал Кесарий, гладя на Каллиста огромными синими глазами — такими пугающе живыми на его изможденном лице.

— А ты — мой, — ответил Каллист.

— Нет, — замотал головой Кесарий. — Нет… Я не такой… Ты — прекрасный друг… ты по праву зовешься Каллистом…

— Ты тоже нравом вышел по своему имени. Только от дверей Аида — и сразу командовать и спорить, — засмеялся Каллист.

— Прости, прости, — искренне, как ребенок, проговорил больной. — Я как раз подумал… Я плохо к тебе относился в Новом Риме… Я очень тебя подавлял? Я властный… из меня плохой друг…

Он слабо сжал руку Каллиста.

— Знаешь, что? — ласково проговорил Каллист. — Давай ты сейчас больше не будешь разговаривать, а уснешь.

— Но ты скажи — ты прощаешь меня? — с жаром проговорил каппадокиец, пытаясь сжать его руку сильнее.

— Да, прощаю, прощаю — конечно, прощаю, — торопливо ответил Каллист. — Закрой глаза и спи! Слушайся меня, если хочешь, чтобы я тебя простил… Удобно так, на боку?

— Очень хорошо… так не больно… это плеврит, Каллист, ты что думаешь?

Кесарий закрыл глаза и, не выпуская руку Каллиста, уснул, улыбаясь.

«Как ребенок, — с жалостью подумал вифинец. — Ну ничего, он поправится теперь. Несомненно».

Стараясь не делать лишнего шума, Каллист подвинул кушетку к изголовью постели, натянул на плечи легкое одеяло и задремал.

12. О кровопусканиях и промываниях

Каллиста разбудил крик Финареты. Он вскочил — полусонный, готовый мчаться на помощь.

— Это — ужасная несправедливость! Я больше не пойду туда! Я вообще никогда не буду больше ходить в церковь! И не крещусь никогда! — раздавался звонкий, захлебывающийся голос Финареты.

— Из-за таких, как ты, Финарета, мужчины и считают женщин дурами. И, воистину, они не совсем неправы! — зазвучал гневный голос Леэны. — Что ты голосишь, как пьяная вакханка! Наверняка разбудила Кес… Александра! Тебя не волнует, что он тяжко болен, что ему нужен сон и покой! Ты на первое место ставишь свои слезы!

— Это не так, бабушка! — снова закричала Финарета.

Раздался увесистый шлепок.

— Иди в свою комнату, — тяжело проговорила Леэна. — Увидимся за завтраком.

— Не расстраивай бабушку, — вмешался в диалог Верна. — Ей и так нелегко пришлось сегодня.

Быстрые шаги и всхлипывания затихли — Финарета убежала к себе. Верна протопал в сторону кухни, а Леэна вошла к ним в комнату.

— Каллист врач, доброе утро! Мы не разбудили вас? Простите мою внучку — она еще дитя. Александр спит? Хорошо…

Она склонилась над спящим и долго смотрела на него, потом спросила негромко:

— Как вы думаете, он пошел на поправку? — в голосе ее Каллисту почудилась мольба.

— Думаю, да, — весомо ответил Каллист. — Я еще не осматривал его, не знаю, восстановилось ли дыхание.

Леэна хотела что-то сказать, но передумала и покачала головой.

— Пойдемте, позавтракаете с нами, — предложила она. — Только не обращайте внимания на выходки Финареты.

…За завтраком они почти не разговаривали — Финарета угрюмо молчала, натянув покрывало по самый нос, то и дело стряхивая с него хлебные крошки. Леэна, не говоря ни слова, заботливо подвигала к Каллисту блюдо с жареным в масле козьим сыром и миску с маслинами.

Казалось, что среди четверых — включая Верну, то присаживающегося к господскому столу, то отходящего, чтобы деловито принести или унести что-нибудь, — воцарилась напряженная, готовая вот-вот разрешиться, тишина.

— Желаете воды, гидромели или оксимели?[237] А может, настоя шиповника? — спросил, наконец, Верна, подходя с большим кувшином, и его голос прозвучал гулко, словно слова оракула. — Шиповник полезен, — заметил он, когда Каллист сделал глоток из кубка с родниковой водой.

— Верна, не навязывай свой шиповник, — сказала Леэна, слегка хмурясь. — В этом доме только мы с тобой его и любим. А Финарете надо пить мелиссу с сирийским нардом…

Финарета гневно вскинула голову.

— Каллист врач, вы знаете, что бабушку выгнали из диаконисс? — вызывающе воскликнула она.

Леэна хлопнула ладонью по столу. Тоненько зазвенело медное блюдо с остатками сыра.

— Правда?.. — растерянно проговорил Каллист, не очень понимая, что это означает и чем может грозить, но внутренне готовясь к худшему.

— Потому что бабушка сказала, что у нее есть сын! — продолжала отчаянно Финарета, словно декламируя трагический монолог Медеи.

— И… что с вами будет теперь? — пробормотал побледневший Каллист, в памяти которого внезапно всплыли древние рассказы о казнях весталок.

— Ничего, — неожиданно рассмеялась Леэна. — Буду уделять больше времени дому и гостям.

— Но это же несправедливо! — закричала Финарета. — Так опозорить тебя перед всеми! Этот Гераклеон! И все слышали! «Нагуляла на стороне!» Это же надо так сказать!

— Финарета, не заставляй еще раз слушать бабушку все то, что изволил ей сказать пресвитер Гераклеон, — строго заметил Верна. — Будь я помоложе, я бы ему…

— Вот! Вот! — закричал Финарета, скидывая покрывало. Ее непричесанные огненно-рыжие волосы смешно топорщились в разные стороны, как у невыспавшегося воробышка. — Будь я мужчиной, я бы…

— Финарета, надень покрывало. Здесь Каллист врач, — негромко проговорила Леэна. — Тебе пора бы понимать, что люди поступают согласно тому, что они видят… или думают, что видят. Если я, как диаконисса, солгала, давая обеты, вот таким образом, как они думают, то какого еще отношения ко мне ты хочешь от них? Ведь они думают — и это очень хорошо, что они так скоро поверили — что Александр…

— Гадостям верят быстро, — заметил Верна.

— Я на это и рассчитывала, — кивнула Леэна. — Люди знают, что в молодости я много путешествовала. Это, несомненно, наведет их на разные интересные мысли.

— Они теперь спорят, эти мерзкие люди, кто отец