Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Севастиан внезапно покраснел.

— Ну, что же ты хотел сказать, наконец? — сурово и слегка насмешливо проговорила Леэна. — Говори, а то совершится Пришествие Христово, ты на облаке вознесешься, так и не договорим.

— Вольно вам шутить над бедным чтецом! — вспылил Севастиан, слегка заикаясь от волнения. — Вы и с церковью шутить решили — но Бог делает все тайное явным! Только помните, что Он всегда готов принять через искреннее покаяние, как бы велики не были ваши грехи! Ниневитяне и Давид…

Он взмахнул руками, сделал шаг в сторону — на мраморном полу остались темно-красные следы.

— Ну-ка сядь, — приказала Леэна, подтолкнув его к скамье. — Покажи мне свои ноги…

Растерянный Севастиан не успел еще понять, что происходит, как Леэна, опустившись на колени, стала отмывать его ступни от дорожной грязи.

— Сбил ноги в кровь, — кивнула она головой и добавила: — Сейчас.

Она отперла дверцу одной из кладовок, достала небольшой кувшинчик и лоскуты ветхого полотна.

— Что сандалии-то снял? Босиком ходить решил, как гимнософист индийский? — спросила она, перевязывая его глубокие ссадины от камней и гальки.

— Ремень порвался, — едва выговорил Севастиан с видом человека, которого ведут на казнь.

— Анфуса, принеси пару сандалий… — кивнула Леэна остолбеневшей рабыне, только вылезшей из погреба и увидевшей необычную картину. — Да с подошвой побольше — видишь, какая у него нога? Почти как у Александра… Возьми вот его сандалию с собой, а то принесешь Финаретины.

Анфуса перекрестилась на изображение пастуха с собакой и, пятясь, вышла.

Вернулась она очень быстро.

— Ну, что там с ниневитянами? — спросила Леэна, когда Севастиан завязал ремни на аккуратно перевязанных до лодыжек ногах.

— Ниневитяне?.. — он перевел дыхание.

— Сейчас поешь с нами, потом расскажешь мне про ниневитян. Анфуса, проводи его в сад — мы поужинаем там.

…

Кесарий окликнул Каллиста.

— Смотри!

Тот поднял голову от свитка.

— Чего не спишь? Спи!

— Смотри, Каллист — бабочка! У меня на мизинце… Тихо, спугнешь… Прилетела… Это потому что у меня руки до сих пор пахнут сушеными смоквами — бабочки чуют не хуже собак, знаешь?

— Хорошо, что не пчела, — заметил Каллист. — Кстати! С завтрашнего дня буду натирать тебя медом. Обертывания. Как у нас на Косе принято.

— Хорошо, хорошо, медом, завтра, хорошо, — прошептал Кесарий, не отрывая взора от огромной меднокрылой бабочки. — Это Золотая Психея — у нас таких много в Каппадокии… Рыжая, как Финарета!

— Точно, — улыбнулся Каллист. — И с зелеными глазами.

— Вот, ты и смутил ее — она улетела от нас… Знаешь, я хотел тебе рассказать — когда мы с Григой были маленькими и еще только учились читать Гомера…

Кесарий не окончил фразы и начал декламировать слабым, но твердым голосом:

«Шествуй, Асклепиев сын; Агамемнон тебя призывает;

Шествуй увидеть вождя аргивян, Менелая героя,

Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский,

Или троянский, на славу троянам, ахейцам на горесть!» —

Так говорил он, — и душу Махаона в персях встревожил.

Быстро пошли сквозь толпы по великому войску данаев,

И, когда притекли, где Атрид Менелай светлокудрый

Был поражен, где, собравшись, ахейские все властелины

Кругом стояли, а он посреди их, богу подобный,

Врач из плотного запона стрелу извлечь поспешает;

Но, когда он повлек, закривились шипы у пернатой.

Быстро тогда разрешив пестроблещущий запон, под оным

Пояс и повязь, которую медники-мужи ковали,

Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою;

Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал,

Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный…[241]

— А ты, правда — асклепиад? — неожиданно спросил он, прекратив чтение.

— Да, — сдержанно ответил Каллист.

— Я думал, ты… преувеличиваешь немного. Ты — махаонид?

— По материнской линии, — скромно заметил вифинец. — Имя моего прапрадеда, Каллиста, выбито на портике Косского Асклепейона, среди потомков Асклепия, — продолжил Каллист с гордостью.

— А как ты докажешь? Я тоже могу сказать, что там имена всей моей родни выбиты! — поддразнил его Кесарий. — Люди говорят, что истинных асклепиадов больше нет.

— Как так — нет?! — возмущенно заспорил Каллист. — Их много… просто это теперь никакой роли не играет. В асклепейон сейчас учиться берут за деньги, а не по происхождению. Будь ты хоть сын морского разбойника! А у меня даже документ есть — подписан советом Коса. Там написано, что Каллист врач, махаонид из рода асклепиадов, живший во времена императора Траяна — мой прямой предок по матери. Могу тебе показать, если не веришь… — распалившись, он повысил голос.

Кесарий посмотрел на него — грустно-насмешливо. Их глаза встретились. Какое-то мгновение врачи молчали, потом дружно рассмеялись.

— Документ мой теперь Орибасий читает. Подыхает от зависти, небось, — сказал с сарказмом Каллист. — Так что вы с Григой делали в столь нежном возрасте? Мы перешли на разговор о моей родословной и отвлеклись.

— Мы выводили из гусениц бабочек. Держали их в кувшинах старых. Кормили буковыми листьями. У нас было две как-то раз — одна черная, очень мохнатая, а другая… тоже была мохнатая, только белая. Мы их звали — Диоскуры.

Кесарий перевел дыхание.

— Они потом становятся такими неподвижными, как мертвые. Как маленькие камешки. И лежат так. А потом разрывают кокон — и выходят на свободу. У них крылья сначала мятые, как будто мокрые, — а потом расправляются, как паруса… Та черная мохнатая гусеница стала вот такой золотой, как та, что у меня на пальце сидела… а белая стала большой такой, голубой… А ты бабочек не выращивал в детстве?

— Нет, — покачал головой Каллист. — Как-то нам с Диомидом это в голову не приходило. Мы или в мяч играли, или дрались.

— С Диомидом? Это… ты что, хочешь сказать, что тот трибун — твой друг детства?

— Ну да. У них имение недалеко от нашего — от масличной рощи направо, а не прямо, как к нам…

Каллист вздохнул.

— Так ты был соседом Леэны… Слушай, как все интересно! А ты говорил, что она не твоя знакомая.

— Как я могу помнить всех соседей спустя столько времени?! — воскликнул Каллист. — Я же на Кос уехал учиться — еще парнишкой. А потом был этот донос на дядю, его судили, сослали… Я только из письма узнал. Не видел его больше. Он на Спорадах умер… да я тебе рассказывал… И я больше сюда не возвращался. Не хотел. Даже когда ты меня в Никомедию к Леонтию устроил. Там запустение, говорят…

— Да… — проговорил Кесарий. — Вот что самое обидное — мы не успели подать апелляцию Юлиану. Надо было делать