Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Не надо… — прошептал он, — не надо меня привязывать…

Финарета шмыгнула носом и, опустив покрывало по самые брови, поспешно начала укутывать нареченного брата ворсистым фригийским одеялом.

— Пока не будем, — сказала Леэна строго. — Но ты обещай нам с Каллистом, что и ты не будешь пытаться вставать без посторонней помощи.

Кесарий сделал неуверенное движение головой, которое должно было изображать кивок, и вцепился в одеяло. Леэна заботливо отерла воду с его лица, положила свою широкую ладонь на его лоб.

— Я схожу, принесу вина? — предложила Финарета и уже повернулась, чтобы бежать в погреб, как вдруг ее пронзительный крик разнесся по всем уголкам дома.

Леэна, Верна и Анфуса дружно перекрестились.

— Я, кажется, перепугала твою внучку, Леэна? — вкрадчиво улыбалась женщина в темном шелковом покрывале, стоявшая, как оказалось, за спиной девушки. — Она меня увидела — и как закричит… Напугалась, лапушка?

— Я… вы… нет, что вы, Харитина диаконисса… просто вы так незаметно подошли… и встали сзади… — задыхаясь не то от пережитого испуга, не то от нахлынувшего негодования, заговорила Финарета. — Я…

— Финарета, помолчи, — резко сказала Леэна. — Здравствуй, Харитина.

— Здравствуй, здравствуй, соседка милая, радоваться тебе о Господе, — закивала женщина, незаметно вклиниваясь и отодвигая Каллиста, чтобы наклониться над Кесарием. Финарета и Каллист, не сговариваясь, каждый со своей стороны, прижали толстое овечье одеяло, укрывавшее больного. Леэна выпрямилась, став над изголовьем так, что ее локоть больно уперся в грудь Харитины. Та поморщилась и сделала полшага назад.

— Так это и есть твой сын? — нарочитым шепотом произнесла она. — Да он совсем… так он же большой уже!

— Видишь ли, я не вчера его родила, Харитина, — спокойно ответила хозяйка дома.

— Да? Вот как, значит! Лапушки вы мои! Голубушки! — заквохтала женщина в шелковом покрывале. — Это откуда он к тебе-то пожаловал?

— Из Рима, — невозмутимо ответила Леэна, глядя прямо в глаза собеседнице.

— Из… из Ри-има?! Мамочку проведать, да… голуби вы мои… тоже надо, да…

Она потянулась, чтобы потрепать Кесария по щеке, но осеклась от взгляда спартанки и отдернула руку, словно от огня.

— А мы ничего и не знали, Леэна… ничего и не знали… Его в Риме-то отец воспитывал, видно? А по-нашему он хоть говорит-то?

— Нет, — ответила Леэна.

— Нет? Ах вы, голуби мои! А как же вы с ним разговариваете-то?

— На латинском.

— На латинском?!

Кесарий слегка приподнялся на локте и приветливо, но сдержанно обратился к помощнице пресвитера Гераклеона:

— Дура лекс!

— Батюшки мои, это он так со мной поздоровался! Из Рима, говоришь?

— Пойдем-ка, Харитина, поговорим в беседке. Анфуса, подай нам фрукты и отвар шиповника в беседку, что у бассейна.

Когда обе диакониссы ушли, Кесарий слабо улыбнулся Финарете и проговорил:

— Salve, mi soror!

— Salve, mi frater! — ответила она, чуть не плача, и тоже улыбаясь.

— Salve, mi amice! — обратился Кесарий к Каллисту, нарочито гортанно — по-каппадокийски — произнося звуки. Финарета прыснула от смеха, но Каллист даже не улыбнулся.

— Как вы смешно говорите в вашей Каппадокии! — прощебетала девушка по-латински.

— Чгто же в моей речхи тхакого смешногхо? — ответил Кесарий, и его латинско-каппадокийский выговор снова до слез рассмешил Финарету. Каллист продолжал стоять молча, скрестив руки на груди.

— Как хорошо, что бабушка придумала про Рим! — воскликнула Финарета по-латински, беря Кесария за руку. — Если бы вы говорили по-гречески, в вас было бы очень легко узнать каппадокийца. Вы с бабушкой заранее договорились?

— Нет, — покачал головой бывший архиатр.

— У нас теперь каждый день — гости от Гераклеона. Что это за старая сплетница явилась? — спросил по-гречески Каллист, сминая в пальцах лист магнолии.

— Это? Это — Харитина диаконисса, я ее терпеть не могу. Она раньше все бабушке выговаривала, зачем я майевтике учусь, зачем книжки читаю, зачем верхом езжу, зачем то, зачем это! — весело ответила Финарета и добавила: — Как хорошо, что бабушка заставила меня выучить латинский язык! А я думала — зачем он нужен, с кем тут разговаривать. Теперь, наверное, мы всегда будем дома по-латински говорить. Как интересно! Нет, конечно, мы, когда в Рим ездили, там по-латински только и говорили… Рим — совсем языческий город, больше даже, чем наша Никомедия и Пергам. А вы были в Риме, Александр врач?

— Нет, — снова ответил Кесарий. Каллист видел, что его синие глаза, обращенные к Финарете, сияли.

— А вы, Каллист врач?

Каллист с трудом понимал беглую латинскую болтовню Финареты и боялся сказать что-то невпопад.

— Нет, — вымолвил он. — Я… не есть… бывает… в Рим. Non est ego…

Финарета рассмеялась снова, захлопала в ладоши.

— Вы так смешно говорите!

Каллист понял, что сделал какую-то грубую ошибку, отбросил смятый и пустивший сок лист магнолии и, чувствуя, как краска предательски заливает его шею и щеки, деланно небрежно произнес по-гречески:

— Пойду-ка, велю рабам накрыть нам завтрак. Они там все как уснули.

Он метнулся из комнаты, не услышав, как Финарета прошептала:

— Он обиделся, да, Александр врач?

…Каллист выскочил во дворик, яростно рванул плащ, зацепившийся за что-то. Старый кованый гвоздь, невесть как вылезший из стены, оставил в ткани уродливую дыру. Тяжело дыша — как будто он пробежал несколько стадий — Каллист склонился над бассейном, опершись руками на мраморные плиты, и опустил голову в воду. Золотые и голубые рыбешки искрами брызнули в разные стороны. Он сделал несколько глотков, закашлялся. Это хорошо, что мокрые волосы распрямляются и перестают на какое-то время виться по-бараньи. Надо сказать Верне — пусть острижет его — коротко, как стригутся римляне.

Каллист выпрямился, ища взглядом какого-нибудь раба, чтобы отдать приказание о завтраке. Но жизнь словно замерла. Предполуденный воздух, полный жара солнца и ароматов цветов, был недвижим. Лишь далеко, на поле, у виноградников, виднелись полуголые фигуры рабов с обмотанными белыми лоскутами головами. Во дворике не было ни Анфусы, ни Верны, даже никакого бездельника-мальчишки. Каллист решил пройти к кухне — Анфуса наверняка должна хлопотать там.

Он пересек дворик и вышел в сад. От мальв и роз неподвижный воздух был настолько сладок, что у Каллиста перехватило дыхание. Борясь с нахлынувшими воспоминаниями, он остановился. Согревшиеся струйки воды бежали с его волос за ворот хитона и вниз по спине.

Каллист поднял голову и вздрогнул от неожиданности — перед ним по тропинке среди роз вышагивала Анфуса, неся на серебряном подносе фрукты и сладости. За ней семенила девочка лет десяти с большим кувшином и полотенцем.

Анфуса не сразу остановилась, услышав его оклик, и повернулась, поджав губы. Конопатая девочка поставила кувшин на землю и, раскрыв рот, уставилась на Каллиста.

— Анфуса, принеси что-нибудь поесть Александру, уже почти полдень, — сказал Каллист.