Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Ты? Переселишься? — обрадовался Кесарий как ребенок, но тут же, посерьезнев, добавил: — Нет, там слишком тесно для двоих.

— Там есть место между общим коридором и дверью. Оно мне отлично подойдет.

— Рехнулся?! — закричал Кесарий и захлебнулся кашлем. Каллист заботливо поддержал его.

— Не кричи так. Кровотечение может начаться, — сказал Каллист и велел Кесарию: — Ну-ка, выплюнь вот сюда… Нет, определенно пневмония рассасывается…

— Это место, между коридором и дверью, — для раба, — хриплым шепотом продолжал Кесарий. — Я не позволю тебе туда идти, слышишь?

— Тише, тише, дитя мое! — погладила его коротко остриженную голову Леэна. — Тебе нельзя так много говорить, а кричать — тем более. Каллист прав — ночью тебе нужен кто-то рядом. Приставим раба, вот Агапа, например.

— Не надо мне раба! — категорически замотал головой Кесарий.

— Тебя только я нужен, да, Александр? — засмеялся Каллист. Кесарий смутился.

— Вы же можете вдвоем в экусе поселиться! — вскричала, озаренная идеей, Финарета. — Там много места!

— Умница! — ответила Леэна, согласно кивая.

— И он далеко от входа — никакие старые дуры ненароком не забредут, — добавила довольно девушка.

— Финарета! — вздохнула Леэна. — Кстати, о гостях… Пантея, кликни Верну, дитя.

— Я здесь, госпожа, — раздался стариковский голос управляющего.

— Верна, надо посадить привратником кого-нибудь.

— Прокл жалуется, что ногу на поле подвернул, — проворчал Верна. — Вот его и посадить у дверей, на цепь, как у Мелетия судьи в Никомедии. Может, перестанет притворяться.

— Хорошо, пошли Прокла. Да, и пусть Агап проверит запоры на дверях.

— Они разболтались уж давно, — заметила Анфуса.

— Это вы все у меня разболтались. Верна, приготовь две ванны — пусть мальчики вымоются. А тем временем приведите в порядок экус и перенесите туда постель и вещи Александра…

— У меня нет вещей, — улыбнулся Кесарий. — Даже хитона нет.

— Святые мученики! — растерялась Леэна. — Все забыла, все перепутала. Ну и денек. Анфуса, принеси суровые нитки, я, наконец, с Александра мерку сниму.

— У меня же есть хитон, — запротестовал Кесарий. — Там зашить только немного — и все.

Каллист, представив, как на исхудавшем Кесарии будет висеть его старый хитон, открыл рот, чтобы возразить, но Финарета опередила его:

— Зачем же чиненый носить? Мы сошьем… и не один, а несколько. А тот… а тот на память оставите.

Леэна сама сняла с Кесария мерки — обхват груди, расстояние между двуглавыми мышцами, длину рукава — отмечая их узелками на грубой льняной нити. Прикидывая длину хитона, она протянула нить до его лодыжки.

— Нет! — воскликнул Кесарий. — Что же это такое будет? Балахон сирийский до пят?

— У тебя же шрам, дитя мое, — негромко произнесла Леэна. — Чтобы никто ничего случайно не заметил.

— Матушка! — взмолился Кесарий. — Он же у меня… ну… высоко на бедре! Я буду в этом хитоне путаться, как Пантея в своем!

Каллист и Финарета поддержали Кесария, говоря наперебой, что такие длинные хитоны никто не носит. В спор включился Верна, говоря, что, напротив, христианам подобает скромность в одежде. Наконец, мерка была поднята чуть выше, потом еще чуть выше — почти до обычной длины.

+++

На руках у мачехи Теренции — маленький сероглазый мальчик, он хватает мать за ожерелье из зеленовато-желтого нефрита, за сережки, тянет ее за локоны. Мачеха смеется, целует его ушки, ладошки, пальчики на ручках и ножках.

Леэна осторожно подходит к ним.

— Что тебе здесь надо? — лицо Теренции меняется, а улыбка превращается в полуоскал волчицы, защищающей свое дитя. — Колдовать пришла? С колдуном тебя обручил отец, с гоэтом христианским!

— Какой хороший мой братик Протолеон! — говорит Леэна, не понимая, почему Теренция называет Леонту колдуном. — Какой ты хороший, братик! — и она целут его маленькую пухлую ручку.

Протолеон смеется — у него уже есть целых два зуба! — и вдруг сильно шлепает сестренку ладошкой по щеке.

— Так ее, так! — весело смеется Теренция, — пусть не колдует на тебя, золотко мое сладкое! Иди, Леэна, отсюда, с Верной поиграй. Боги милостивые, завтра ты снова во дворец к домине Валерии поедешь наконец. Украшение императрицы! Вот там бы и жила бы, не появлялась дома!

— Домина Валерия отпустила меня к папе! — чуть не плача говорит Леэна и бредет во дворик, туда, где в фонтане плещутся рыбки…

+++

— Пожалуйте, барин, ванна готова, — услужливо распахнул двери перед Каллистом прихрамывающий Прокл. — Баня здесь хорошая, еще при господине Протолеоне — это госпожи Леэны-то брат по отцу, то есть, — строили. При отце молодой госпожи Финареты нашей.

Прокл суетливо раскладывал полотенца, губки, сосуды для масла. Каллист с интересом осматривал ванную комнату — она была устроена с богатством и вкусом вифинского аристократа. Белый мрамор на полу и стенах, золоченые светильники, роспись на потолке, изображающая оставление Тесеем Ариадны и грядущего утешить ее Диониса.

— Любуетесь? Вы, барин, баню-то нашу главную, большую не видели, — говорил Прокл, помогая Каллисту снять хитон, хотя в этой помощи не было никакой нужды. — Баню-то хозяин Протолеон построил знатную… его папаша-то, Леонид, денег много ему оставить изволили. И поместье это. Да-а. Хотя сестрица-то барина, это Леэна, то есть хозяйка теперешняя, много путешествовать любила, и папаша ей позволял. А сколько уж денег потрачено на это — Гермес знает. Где только не бывали, чай, всю ойкумену со своим Верной исколесили… Извольте, я вам помогу маслом натереться… Эх, баню-то не топят теперь — а господин Протолеон частенько там с друзьями сиживал… веселые были времена, прежние! Это Верна, когда заявился сюда, свои порядки завел, галилеянские. Евнух в доме когда начальником — беда! Это я вам точно говорю. Потому как они не мужи и не жены, нечто среднее, вот к христианству и тяготеют. Баню не топят никогда! — возмущенно прошептал Прокл, щедро натирая плечи и спину Каллиста свежайшим мягким маслом.

— Никогда? — поразился Каллист.

— Нет! — заговорщицким шепотом поддакнул Прокл. — Христианам, дескать, неприлично! Мнит из себя этот Верна! Ну, теперь-то, как господин Александр приехали, я понял, отчего госпожа Леэна своему Верне все с рук спускает… Он ее главный поверенный в тайных разных делах всю жизнь был… евнухи — они такие, женщинам друзья закадычные, а истинным мужам — враги наихудшие.

Каллист пропустил болтовню раба мимо ушей и забрался в горячую воду.

— А вы ведь тоже, — тут Прокл понизил голос так, что Каллист едва слышал его слова за шумом льющейся воды, — старую веру храните?

Светловолосая нимфа, облокотившись на вешалку для полотенец, внимательно смотрела на Каллиста. «Похожа на Лампадион», — вдруг