Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

И, между прочим, средь них несколько было живых.

— Правда?! — воскликнула Финарета.

— Да, такое бывает в тех краях, — ответила ей Леэна.

13. О ниневитянах, бабочках и смоквах

— Влюбилась ты уже по уши в Кесария, дитя мое, я смотрю!

— Бабушка! Я ничего плохого не думаю!

— Да уж знаю… Ты влюбчивая. Все время в кого-нибудь влюбляешься. А Кесарий — красавец, хоть и после болезни. Как же тебе устоять.

— Бабушка! Я вовсе не влюбчивая! — возмутилась Финарета.

— Будто я тебя не знаю. Влюбишься, через два месяца надоест — разлюбишь. Ты в двенадцать лет влюбилась, помню, в начальника стражи градоправителя Никомедии… в этого высокого, черноглазого… который еще двух слов связать не мог при публичном выступлении. Как его звали… Аристарх, кажется.

— Глупости, бабушка, — покраснела Финарета.

— А потом в возницу, который все время на ипподроме выигрывал. Кудрявый такой, светлокудрый. Ахиллес?

— Нет, Гектор… он так здорово управлял четверкой коней! — воскликнула Финарета. — Вот этот хитон подойдет?

— Потом были еще какие-то герои твоих девичьих грез… Святые мученики, Финарета, как хорошо, что это у тебя оканчивается только вздохами и ахами и рисованием углем на дощечках! — сказала пожилая спартанка. — Покажи-ка мне этот хитон… — она неожиданно резко вырвала его из рук воспитанницы. — Где ты его взяла?

— Вот здесь, в сундуке… — испуганно проговорила Финарета.

— Подумать только… я всегда думала, что он был высоким… как великан… а, посмотри-ка, его хитон будет мал Кесарию, — проговорила Леэна, разговаривая сама с собой. Она долго молча держала в руках хитон из тончайшей дорогой ткани с золотистой каймой, потом сказала:

— Положи его на место в сундук, Финарета. И больше не доставай.

— Ты… любила его, бабушка? — робко спросила рыжая девушка.

— Мне было восемь лет, Финарета, о чем ты говоришь… — негромко ответила ей матрона. — Я и не помню, какой он был… его лицо. Только глаза. Светло-карие, как зрелый мед. У Каллиста похожие глаза.

— У Каллиста же серо-зеленые глаза, как море, — с удивлением сказала Финарета и снова спросила: — А он… тебе снился когда-нибудь… после смерти?

Леэна медленно сложила хитон и, взглянув в окно в сторону масличной рощи, ответила:

— Ни разу.

+++

— Леонта, а это правда, что твой папа умер? — спросила Леэна. — Мне сказали кувикуларии.

— Да, дитя мое, — ответил Пантолеон, беря ее на руки и усаживая на позолоченные перила беседки царского сада. — Умер. Но когда Христос придет, Он его разбудит.

— Я вот что подумала, когда это узнала, Леонта, — сказала девочка, дотрагиваясь до руки жениха. — Ты же теперь совсем одинокий. У тебя никого нет. Значит, мне надо срочно выйти за тебя замуж, чтобы ты не был одинок!

— Спасибо, дорогая моя девочка, — улыбнулся Леонта, наклоняясь к ней, и она вблизи увидела его глаза — цвета спелого меда.

— Давай завтра? Я приду к тебе домой раньше, чем ты возвращаешься со службы. Ты только рабов предупреди. Представляешь — ты пришел, а я уже здесь, и ты не одинок!

— Дитя мое, — сказал Пантолеон и поцеловал девочку в чистый, высокий лоб. — У меня нет дома. Я все продал, и мы с рабами… я всех отпустил, но Вассой и Провиан не захотели меня покидать, а Лаврентий и так вольноотпущенником еще при отце жил с нами… в общем, мы ходим с Лаврентием, Вассоем и Провианом в бедные кварталы и в тюрьму и лечим там больных. А живем мы в домике у Лаврентия, у него жена и шестеро детей, там очень тесно.

— Можно я буду ходить с вами? — закричала Леэна, спрыгивая с перил. — Можно? Я умею перевязывать раны и умею накладывать мазь. Мне даже сама императрица позволила ей намазать мазью ее ногу! И ей совсем не было больно!

— Мы обязательно тебя возьмем, я обещаю, — ответил Леонта, снова целуя ее в волосы. — Но пока тебе надо быть с императрицей Валерией — она очень страдает, и кто-то добрый должен намазывать ей ноги лекарством, которое я ей прописал.

— Я знаю, Леонта, я знаю… — ответила Леэна. — Она красивая, наша домина Валерия, но очень больная…

+++

— Ишь ты! И не совестно было ему приходить в тот же день? Заявился! Ждали мы тут его!

— Я хочу видеть госпожу Леэну, дочь Леонида.

Юноша стоял перед возмущенной Анфусой — выпрямившись, слегка откинув голову назад, сжимая в руке ремни поношенных сандалий.

— Ишь ты! Давно ли называл ее Леэна диаконисса? Чего явился? Аль Гераклеон вспомнил, что она ему солид должна?

— Меня не Гераклеон послал, — ответил ей юноша, щурясь от солнца.

— Анфуса, это что, Севастиан пришел? — раздался голос Леэны из окна второго этажа. — Пусть он войдет в дом. Я сейчас спущусь.

Севастиан задержал взгляд на изображении пса на стене коридора, ведущего в атриум, под которым стояло: «Cave canem»[240], и, войдя в атриум, огляделся по сторонам.

— Ноги-то свои вымой, — буркнула Анфуса, загремев тазом и медным кувшином. — Наследишь тут мне… Только убрала!

— Я сейчас уйду, — сказал Севастиан, кусая нижнюю губу, покрытую неровным, едва пробивающимся пушком. Он смотрел на мозаику над очагом, на которой был изображен пастух с овцой на плечах и мохнатым псом рядом.

— А по мне, хоть бы ты и не приходил, — буркнула Анфуса и продолжила перебирать горшки в кладовке — занятие, от которого ее недавно отвлек Севастианов стук в дверь.

Послышались шаги спускающейся по лестнице Леэны. Севастиан напрягся, что-то шепча, словно повторяя заготовленную речь.

— Мир вам, госпожа Леэна! — сказал Севастиан неестественным низким голосом.

— Мир и тебе. Ты что, простудился? — слегка улыбнулась она.

— Нет, я здоров. Я пришел сказать вам…

— Анфуса, ты подала Севастиану воды для ног? Он прошел путь немаленький.

— Да, вон стоит, госпожа Леэна.

— Так помоги ему вымыть, полей воды!

— И не собираюсь! — заявила Анфуса и гордо отправилась с двумя большими горшками по глиняным ступеням в погреб. — Сам справится! — раздался ее голос снизу — глухо, словно прорицание подземных целителей Меламподия и Амфиарая.

— Я сейчас уйду, — сказал Севастиан, крутя в пальцах ремень сандалии. — Я пришел сказать вам, что пресвитер Гераклеон не все вам сказал.

— Вот как? — Леэна уперла кулаки в бедра.

— Я понимаю, я слишком молод, чтобы вы прислушивались к моим словам… я знаю почти наверняка, что вы поднимете меня на смех…

— Говори! — приказала Леэна тоном квестора Вифинии.

— Пусть я молод…

— Я уже слышала это.

— Да, никто вам не сказал этого — и поэтому я должен