Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

сомкнул глаз, плача в тишине от жалости к тебе. Эх, вот бы все изменить, повернуть время вспять, может, и жизнь наша пошла бы по иному руслу. И до нынешней встречи с тобой я засыпал, видя перед собой машину и твое испуганное лицо при ударе о капот, а по пробуждению видел ту же самую картину - как пленку перекручивала совесть одно и тоже событие изо дня в день, я многое позабыл, но этот случай навсегда останется в памяти. Я люблю тебя, Влад, и всегда любил.

Я счастлив слышать теперь сие слова. Моя мечта осуществилась.

Братья крепко обнялись, у обоих на глазах блестели слезы. Некогда такие далекие, духовно чужие, теперь они были рады и счастливы, что спустя целую жизнь нашли друг друга. С радостной, уславшей улыбкой Владислав поглядел на брата, сказал:

У тебя есть большая семья: жена, дети, внуки, а у меня нет никого, кому бы я мог передать свои владения. Вот я и решил: отдать наследство родителей тебе и Янке.

Казимеж от неожиданности сглотнул слюну, в нетерепении замахал руками:

Нет-нет, это воля отца и матери, их память. Разве можно оспорить решение тех, кто перешел по другую сторону бытия?

Я одинокий человек и даже этот дом слишком большой для меня. Мне уже немало лет, в этом возрасте бессмысленно стяжать богатства, а после моей смерти все те друзья и знакомые, растеряв остатки совести, как шакалы разорят-разберут то, что я с таким трудом делал-создавал, но они чужие, а ты свой, родной. Пусть жизнь твоих внуков будет много легче нашей.

Благослови тебя Бог, Влад, - прошептал Казимеж в полумраке и от его голоса у Владислава мурашки побежали по коже, ибо до его слуха донеслось эхо благословения дяди Жозефа.

Глава тридцать пятая

Аэропорт Хитроу. Отчего-то грустно, тягостно на душе. Братья стоят плечом к плечу, не обращая внимания на снующую многоязычную толпу. Казимеж смотрел на табло взлета-посадки, но думами был далек от скорого возвращения домой, ему хотелось как можно дольше оставаться подле брата, коего лишь теперь по-настоящему узнал-понял, принял все те "странности", которыми тот наделен сполна.

Владислав переводил взгляд то на Казимежа, то в море толпы, словно желал отыскать еще кого-то или чего-то, а на самом деле силился отвлечься от горьких мыслей еще не начавшегося расставания. Внутри обжигала волна невыплаканных слез - такие же чувства некогда испытал он, когда его покинула Ирена, а потом мама, и сейчас оба брата, не говоря о том, понимали, что расстаются навсегда. И эти последние минуты их родной беседы окрасились наиболее светлыми, нежными красками, словно между ними никогда не было многолетнего недопонимания.

Казимеж, с вынужденной силой улыбаясь, обернулся к Владиславу, проговорил:

Ну, мне пора. Спасибо тебе за все.

Я так был счастлив общаться с тобой. Жаль, время быстро пролетело.

Удачи тебе, брат мой.

И тебе счастливого полета. Передавай привет всем родным.

Они обнялись, скрывая друг от друга выступившие слезы за натянутыми улыбками. И казалось им, будто невидимый яркий свет пронесся меж ними, омыв новой непонятно-сладостной грустью. Казимеж с чемоданом в руке пошел к стойке регистрации, а Владислав осенил его крестным знаменем, произнеся про себя слова благословения на путь. По его щекам текли слезы, ибо он предчувствовал, что с этим расставанием навсегда теряет ту самую единственную нить, крепко связывающую его с родными.

Казимеж уже в самолете испытывал нечто подобное. Спокойный, рассудительный от природы, он мучился от неопределенности, не понимая, чего ожидает больше всего - возвращения к семье или общению с братом, которого, как выяснил для себя самого, любил больше отца и матери. Самолет постепенно набирал высоту, все выше и выше устремляясь в гущу белых облаков, вся земля внизу расстелилась как на ладони, прорезанная тонкими нитями рек и дорог. Казимеж всматривался в оставленный вдалеке город, мысленно ловя взглядом дома брата, а в глубине души тягостно ощущал, как с поднятием в высоту рвется невидимая последняя нить, связывающая их обоих. Казимеж опустил голову, прикрыв лицо воротом плаща, не желая показывать катившиеся по щекам слезы - впервые в жизни. Вскоре британский остров остался далеко позади, а внизу синело море - самолет летел на восток.

Владислав вернулся домой, устало присел на диван. В его мысленном взоре кадрами одна за другой вставали картины прошлого - не тех испытаний, а светлых, родных, так грустно-неправильно утерянных. Вот Ирена - единственная любовь всей жизни улетела от него, не пожелав менять привычную жизнь в Польше, затем любимая матушка - пожилая, с потерянным здоровьем, но все также заботливая, домашне-легкая, перед смертью посетившая сына, а теперь вот Казимеж. Брат, с которым было столько недомолвок, стал за эти дни безмерно-родным, самым лучшим, самым любимым человеком, от которого в комнате сохранилась приятная светлая пелена, и от этого Казимеж чувствовался ему еще ближе, еще дороже, чем когда физически находился рядом.

От грустных мыслей хотелось упасть и, спрятав лицо в подушку, долго рыдать, не боясь быть услышанным кем-то. В конце, устав от горечи памятных видений, Влад уснул в гостиной и проспал до вечера, когда в комнату проник бледно-серебристый луч полной луны.

Следующие дни, месяцы потекли привычной ровно-мягкой чередой. Бесконечная работа, долгожданные встречи, мероприятия сглаживали одиночество, отводили грустные думы, но в тиши пустого дома, бродя из комнаты в комнату, измеряя шагами большое пространство родных стен, Владислав все чаще и чаще впадал в отчаяние, осознавая, что в погоне за славой и признанием потерял самое ценное - семью. Теперь, когда у него есть все, что нужно: деньги, статус международного артиста, большой уютный дом, хотелось чего-то обычного, понятно-простого человеческого тепла в кругу любимых, когда можно собраться всем вместе за обеденным столом, вести обыденные беседы, отвечать на глупо-детские вопросы, как было заведено в доме его родителей, которых он вспоминал каждую минуту вынужденного-немого покоя. Но эта тяжесть усиливалась, сменяясь паническим страхом перед страшной неизвестностью, и тогда казалось ему, что он сходит с ума. Переходя из одной комнаты в другую, он ощущал страх и боль оттого, что вынужден потерять что-то, оставить неясное время позади себя, будто эти мгновения являлись живыми бесполыми существами. В конце он перестал любить музыку, боясь нарушить молчание боли, к которой привык за годы одиночества и тишины.

Дабы как-то отвлечься от душевной тяжести, Владислав купил путевку в Иерусалим - святой город, оставивший в его сердце светлые надежды на будущее. Ныне благословенная земля встретила его жарким дыханием пустыни, а легкий ветерок освежил покрасневшее