Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– Согласен, народ крещён да не просвещён. Распутные и дерзко опасные, смущают разумных, – Колчин наконец зацепил бледно-зеленоватое яблоко.

– Право, и я согласна, что власть народу не чужая, – решилась вставить слово в мужской разговор Мушка. – Театры полны до отказа. Зал выкуплен с приставными местами. Цирк забит публикой, принимающей «на ура». Граммофоны из окон разрываются. Им весело.

– А по городу день и ночь гробы везут.

– А я ведь не ппро оружие, Николай Николаич. Ппризнаем, ввеликий исторический сдвиг совершён. Русская интеллигенция давно примирилась с ппереворотом и находит нечто пполезное в революции.

– Омолаживающее молоко? Да, Родине что-то подобное требовалось. Но ведь в «старом мире», подгнившем и поднадоевшем остались наши корни и родные погосты.

– Ппридётся расстаться. Диалектика. Победителям нечего ббояться побеждённых. Так и ддавайте вернём рациональное и логичное, например, пправа буржуазии, ссвободу воззрений, уберём цензуру, отменим глупые законы, вернём инакомыслящих.

– Прожектёры! Мечтатели! Когда же возмужаете?

– Тысячи убитых с той и другой стороны тоже вернём? Нет, мой мальчик, кровь их будет вечно разделять русских.

– Сстрашное слово – вечно, папа.

– Пока одни не покаются. И пока другие не простят.

– А я бы вот не спешил, Коська. Разве большевикам опасаться нечего? Третьего дня рассказали про серьёзную ситуацию в Высшем техническом училище. Слыхали?

– Это в бывшем ремесленном? – Колчин заинтересовался новостью Лантратова.

– Верно. Так вот, там похоже на забастовку профессуры.

– В Москве задавили все фабричные забастовки. А тут профессора бастуют?! Не поднимется ли студенчество?

– Эпидемия большевизма не обойдёт никого. Тут конфликт части студентов-коммунистов, профессорского состава и Главпрофобра. Говорят, жалобы в ЦК направлены. Разбираться будут на верхнем уровне. И, видимо, скоро услышим о новых делах в борьбе с инакомыслием.

– Там в профессорах кадетов полно. Большевики не потерпят от них забастовок. Как бы до арестов не дошло, попадут в неблагонадёжные.

– Живём надеждой от новости до новости: с полгода назад в Тамбовской губернии повстание, нынешним мартом Кронштадский мятеж. Теперь профессура московская голос подала.

– Да отыми у них профессорский паёк, тут же бузить перестанут.

– А ещё раньше, ппомните? Ох, хотел бы я оказаться октябрём девятнадцатого в Гатчине. Рассказывали, ппервый снег, белые мостовые, благовест с колоколен и белая гвардия в город вступает. Неописуемо!

– Ностальгия – страшное оружие. Но, Константин, ты – колпак, ты всегда излишне аффектирован.

– Вы угощайтесь шибче, – Прасковья Пална зорко следила за столом и гостями, не вникая в разговоры.

– Права хозяйка, слабо угощаемся. А угощение отменное, – Колчин подвинул тарелку под порцию тушеного кролика. – Напрасно ждёте реванша. Кронштадту не помогло ничто. Ни ностальгия, ни поддержка населения. Задавили. И не находите, все мы сейчас похожи на сторожей? Сидим и ждём.

– Почему русское застолье непременно сводится к политике? – Мушка улыбалась, оглядывая сидящих за столом. Ей показалось, что инженер напрасно нападал на Костика. – Я не против традиций. Но хотела бы вам, раз все здесь собрались, сказать одну новость. Пусть не такую грандиозную, как у Лавра. Но всё же новость. Я ушла из артисток. Окончательно и бесповоротно.

– Ох!

– Что значит твоё ох, Виточка. Всё шло к тому.

– Просто я знаю, Мушка, что для тебя есть театр.

– Что есть, тем и останется.

– И куда же Вы теперь, барышня? – инженер хитро улыбался, едва не подмигивая взволнованной девушке.

– Пока там же. Устроилась писать декорации. И вы знаете, как стали ко мне добры все артистки, и кордебалет, и даже прима. Наша премьерша Глама всегда меня недолюбливала, а тут «дорогая Милица, дорогая Милица»…Что же ты молчишь, Константин?

– Мне бы оччень не хотелось стать ппричиной твоего отчисления.

– Причину я называла: невозможно врать и играть счастливых революцией пролетариев.

– А коли писать лозунги, да плакаты придётся? – Николай Николаич будто проверял решимость девушки.

– А я устроилась в секцию, отвечающую за художественность оформления. Правда, в театре чрезвычайно холодно и краски стынут. Но, как и все, обходимся. Расчёт получила жидким маслом и керосином. В счёт будущего жалованья обещают выдать масла коровьего и сухого какао, представляете, роскошь? На нас живописная часть: чащи лесные, болота, лешие и кикиморы.

– И водяные? – уточнил Гора, похохатывая. – Про водяных вот Липочка знает, она их в Тюфелевой роще видала.

– Ты чего, Филипп? – Лавр всерьёз нахмурился.

– Черепковать его, – свёл к шутке Костик.

– Лает – себе мотает, – отозвалась Липа. – Не то мудрено, что переговорено, а то мудрено, что не договорено.

– Права, права. Не умешь, не умешь, хлопец, с честными девушками обращаться. Ну, ничего, дело наживное, пооботрёт город. Давайте, сёстры и братья, поднимем чаши за Отечество. Деревья прежней нашей Родины срублены под корень. Человеку совестливому нынче и на солнце взглянуть зазорно. Но формула прежней жизни не вконец разрушена. Стоим на земле родной – раз. Небо над нами родное – два. Храм наш возносит молитвы – три. Иерей у прихода крепкий, праведный. Перед очами такого и самому грешить стыдно. И если над храмом нашим зайдут тучи, я уверен, беспокоиться не о чем. Иерей…

– Верно, – перебил Леонтий Петрович. – О.Антоний, светлая душа, постоит за приход. И нынешняя праздничная служба подтверждение тому – особое ликование. Видали вы, какое скопище народу собралось? В пятнадцатом году столько не притекало. Из закрытых храмов перешли, из села наехали. Знают нашего настоятеля за честного монаха. Давай твою чашу, Никола. Давай, Филипп. Лавр. Константин.

– Давайте, будем!

– За Отечество и Веру!

Звон хрусталя праздничного задрожал над столом. Редкий нынче звук, забытый. Прасковья Пална суетится, всего ли хватает, не надо ли чего подложить. Хотя из запасов на кухне оставались только Липины куличи, да паска томлёная. Разве вчерашний перловый суп с клёцками подать? Хозяйке казалось, не хватит еды застолью.

– А ты, Лаврушка, что же? Всё в музейных? – отклоняясь на спинку стула, Николай Николаич сбоку разглядывал Лантратова.

– В музейных.

– Никола, ты будто с подоплёкой Лавра спрашиваешь? Неужто не уважаемым делом он занят? Ведь сам знаешь, какую пользу храму принёс: икону-то на Крещенье, помнишь? Древний образ, почитаемый. Ведь бросовый экспонат разбирает. Спасает от расхищения раритет.

– Так-то оно так, Леонтий… Петрович. Только вот Филипп у меня при настоящем инженерном деле, Константин – хоть и выращивает нынче морковку на коллективном огороде, учёным станет, помяните моё слово. А тут в свалке копаться и в подвале сидеть над гроссбухами.

– Николай Николаич, совсем Вы музейной работы не знаете. У нас в бюро я один эксперт по древнерусскому искусству, так вышло. Остальные по путёвкам присланные комсомольцы. Один кузнец, другой верстальщик, третий паспортист. И пару барышень с институтским