Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– Может, и не знаю музеев, Лаврушка. Но хочу сказать, дядья твои по Москве известные химики. Отец – знатный иконостасчик. В твои руки вложена профессия важная. Так не разбрасывайся. Учись реставрации глубже. А не с посудой возись. Нынче крепко живут только знающие какое-никакое ручное мастерство.

– Ох, как мы учить других любим! Границы личного не сумняся задеваем. А как же право на суверенное оформление бытия?

– Ты, Леонтий, философ. А ведь хотел сказать не мы, а про меня, Колчин, мол, любит учить. Так и есть, наставничаю. И не вижу в том дурного. Седина в чубе моём.

– Да, не дурное, но бестактное. Пойми, куда я клоню. В каждом, в каждом из нас есть толика Божьей воли. Человек и так сам по себе зачастую ей сопротивляется. К тому же советчик вторгается. Тащит подопечного к правильному. А правильное всегда ли чётко видится? И то, что определённо и ощутимо оно ли есть правильное?

– Ущучил? Я ведь – человек прямой, технический. И во мне технарь с верующим спорит. Инженер в чудо не верит. А верующий не верит бездушным машинам. Сколько раз я восторгался работой механизмов! Сколько раз ждал от них чуда и железки на моих глазах грандиозное действо творили. Сколько раз я обращался за чудом к Господу. Видел ли я чудо осязаемое и безоговорочное? Что притихли? Какого ответа ждёте от меня?

– Нет, Никола. Грандиозность она не в свершениях, не в лозунгах, не в поршне, не в турбине – она в человеке, внутри у бабы на сносях. Эмбрион уже грандиозен. И чудо эмбриона задумано Им, Творцом небу и земли, видимым всем и невидимым.

– Тут и спорить нечего. Когда-то все мы придём к Нему. Я вот приду, и Он мне скажет, а, инженер, что же ты не видел чудес на земле? А как из-подо льда тебя вынул, когда, мальчишкой, почти утоп ты в Оке и Троицу поминал? А как в метели вывел тебя на сынка, в сугробе замерзающего? А как жену твою и детей на чужбине спас, когда ты ночами молил о них? Верьте, христиане, верьте. Чудо рядом всяким днём. Я вам, как инженер, человек, видящий будущее за машинами, говорю. И каждый из вас, каждый, может вспомнить такое Господне чудо расчудесное в своей бесчудесной жизни.

– Твои машины вытесняют из жизни Бога.

– А твоя медицина – нет?

– Медицина веры в Бога добавляет. Чего бы я мог без молитвы и воли Провидения? С молитвой всех бы Лазарей воскресил.

– Знаете, а детишки мои больше в машину верят, чем в Христа, – улыбчиво вступила в разговор Вита.

– Приютские-то?

– Да, мои, приютские. Кто с войны без родителей, кто с октября семнадцатого – который год в сиротах. И не видали они Пасхи настоящей за свою шестилетнюю жизнь: три года «на казёнке» Мы с Бьянкой Романовной подарков наготовили, хоть чем-то скрасить. И что за подарки-то… Кому орех грецкий в фольге, кому конфету, кому яблочко. Что на наше жалованье купишь? Спаси Христос, вот Лавр выручил, месячную получку отдал. А Липа, хоть и дешёвой муки раздобыла, да куличи её на славу вышли. Так детки куличи лопают, да говорят: «Пером науки опровергай церковные штуки». Им так плакаты толкуют.

– Милая Вита, человечное дело, хорошее. Но Господь умысел Свой земной знает. Не искоренится вера и при безбожниках. Сколько докторов перед операцией Богу молятся, видали бы Вы. Без Духа Свята, без вдохновения, как человеку внутрь лезть? В Господне устройство.

– До слёз обидно глядеть в детские глаза, когда некоторые из них впервые видят пасхальное яичко. Наш заведующий на риск пошёл. Двухнедельный запас яиц отдал на празднование. В Наркомпросе ежели узнают…

– Не боись. Ужамкается всё, – Липа обнадёжила и снова рассмешила общество. И как так выходит? Своё говорят – не смешно им, а она скажет – тут же гогочут.

– Утешительница!

– Защитница!

– Требуется хозяйку расхвалить. Кролик-то расчудесный вышел.

– Благодарствую. Скоро и готовить разучимся: всё кулеш да снетки сушёные. Праздников нынче поубавилось. А новые мы не справляем. Так что же, переменим блюда перед чаем?

До чаю все разбрелись от стола.

Хлопотали, и каждый, кто с кем, душевно беседовали. Печь разошлась, наддала жару. Заговорили громче, смеялись чаще. Прасковья Пална в чулан за вареньем направилась. А из-за тонкой перегородки Костиной комнаты слышны голоса: девичий и юноши.

– Так что же… Да?

– Да!

– Согласна?

– Согласна.

– Скажем?

– Теперь?

– Теперь.

Старушка, стараясь не спугнуть разговора, тихо, пятясь, вышла из чулана и дверь скрипучую не стала прикрывать. Она сама давно в стороне от подвижной бурлящей жизни, но так отрадно наблюдать за юным счастьем рядом. И тут важно не спугнуть брюзжанием или выпячиванием возраста вызревающей жизнерадостности, кипучей молодости под боком. Водрузила на нос пенсне: «Ага, крыжовенное, сентябрь 1917-го. Почитай, с той проклятой осени и не варили варенья».

За самоваром не скучали. Не часто теперь весело, вкусно и сладко бывает.

– Нет, Пална, такого кулича не пробовал я давно, – Колчин нахваливал хозяйку. – Не кулич, а манна небесная. А вы заметили, разве прежде мы столько чаёвничали? Нынче кипятку то и дело вливаем: и согреться, и наестся.

– Да разве так мы встречали Паску-то? Иии… в былые годы видали бы вы, размах какой случался! Разливенная Паска шла, аж до жён-мироносиц гуляли, – убеждала хозяйка гостей, тронутая вниманием.

За чаем сияющий Костик объявил застолью:

– Минуту внимания, дамы и господа, братья и сёстры, достопочтенное общество. У меня двойной ппраздник нынче. Сегодня самая прекрасная девушка дала согласие стать моей женой.

И изумлялись.

И поздравляли.

И обнимались.

– Благослови, отече, – Костик склонил голову перед отцом.

Леонтий Петрович смешался. Одеревенел. Побледнел, затем побагровел. Пауза затягивалась и неловкость уже испытали все сидящие за столом. Наконец, Евсиков-старший оправился, вложил руку невестки в руку сына, перекрестил пару, как бы нехотя процедив: «Господи в милости твоей чада сии».

И Костику надела Мушка кольцо оловянное – в знак силы, а он ей – золотой перстенёк, в знак нежности.

– Мы обручены? – Костик невозможно счастливыми глазами обвёл всё застолье. – Мы ттеперь жених и невеста?

– Невеста…– выдохнула эхом Липа.

– Поздравляю, Евс!

– Поздравляю, милая!

– Поздравляю наречённых!

Мушка умными глазами глядела на жениха, молча и смущённо улыбаясь.

– А я против, – шумел захмелевший Колчин. – Как без сватовства-то? Замок-то я не прихватил… А у тебя Петрович замок-то найдётся? На крепкий брак.

– Сваты нынче отменённы декретом.

– Другую девку хотел сватать. А тут и без нас справились, сватов не дожидаясь. Уходит старина, уходит.

– Благословили ли тебя