Википроза. Два Дао - Борис Акунин

прислугу. Всё это были японцы в одинаковых серых рясах с вышитым алым крестом, на головах выбриты тонзуры. Поговаривали, что для темных дел иезуит использует zelosos[3], и среди них много ронинов-христиан. Вроде того головореза, которому отрезали голову, мысленно скаламбурил Вильям. Настроение у него было приподнятое — как всегда в разгар шторма.

— Не обольщайся насчет оружия. Я слышал, что в рукавах они носят ножи и очень ловко их мечут.

— А, хорошо, что предупредили, — спокойно кивнул Мигель. — Вы только крикните до того, как на вас накинутся, а не после. Иначе я могу опоздать, и плакали мои тридцать тысяч.

С этим напутствием Вильям двинулся вперед.

Сказал послушникам:

— Ваш господин не ждет меня, но примет, можете не сомневаться.

Называться он не стал. Все обитатели Сумпу знали Андзина Миуру.

Бумажные перегородки светились. В доме не спали.

Безмолвный служка провел незваного гостя по скрипучим татами в сёсай, кабинет хозяина, который от обычной японской комнаты отличался лишь тем, что на стене висело большое распятье, в углу светилась под лампадой икона Богоматери, а в приоткрытом шкафу оси-ирэ виднелись корешки европейских книг.

Худощавый человек в домашнем халате-юката сидел по-японски, на полу, перед низеньким столом, заваленном бумагами. Посмотрел на вошедшего с мягкой улыбкой.

— Храни вас Господь, сын мой, — сказал Родригес по-португальски тихим, но при этом звучным, очень приятным голосом. Тонкое ястребиное лицо смягчилось обаятельной, приязненной улыбкой. — Очень рад вас видеть, дон Миура. Но почему остался снаружи ваш спутник? Кто он? Пусть тоже войдет.

Он на несколько лет старше меня, а выглядит молодым, ни одной морщины, подумал Вильям, прежде видевший Родригеса только в замке, с расстояния. Это от монашеской жизни, которая на самом деле не жизнь. Без женщин, без приключений, без бурь сок в человеке не перебраживает, не превращается в вино, а просто прокисает.

Играть в любезности и околичности с иезуитом бессмысленно — на этом поле его не переплюнешь. Разговаривать следует прямо, по-английски.

— Это мой телохранитель, мастер меча. После знакомства с вашим zeloso я должен быть осторожным.

— С каким zeloso?

Как искренне чертов лис изображает удивление!

— Вот с этим.

Не садясь, Вильям кинул на стол крестик, упавший с перерубленной шеи.

Прокуратор взял цепочку. Сначала почтительно поцеловал крестик, потом внимательно рассмотрел.

— Здесь темное пятнышко. Это кровь?

— Да. Убить меня не так-то просто. Ваш пес сдох.

— Клянусь Иисусом, я не знаю, кто это, но судя по кресту, сын Божий. Да примет Господь его душу.

Иезуит перекрестился.

— Может быть и не знаете. Но это всего лишь значит, что убийцу выбрал и подослал кто-то из ваших подручных. Я пришел, чтобы сказать вам: я написал донесение господину о-госё, в котором сообщил о случившемся и о том, что ронин-католик подослан вами.

— Его величество спросит, имеются ли у вас доказательства столь тягостного обвинения, — укоризненно молвил Родригес. — Вы ведь знаете, как строго карается голословный навет на ближних слуг государя.

— Знаю. Поэтому письмо не отправлено, а передано в надежные руки. Оно попадет к государю, если я вдруг почему-либо расстанусь с жизнью. Или исчезну. Это и станет доказательством.

— Наш срок на земле определяет Промысел Божий, и, конечно, никто кроме Него не ведает своего часа. — Иезуит опять сотворил крестное знамение. — Но почему вы опасаетесь за свою жизнь? И почему полагаете, что на нее могу покушаться я? Я верую в Господа, блюду Его заветы, свято чту заповедь «не убий». Мне известно, что досужие языки распространяют обо мне всякие небылицы, но я пастырь Иисусов. Я не гублю души, я их спасаю.

Взгляд карих глаз был проникновенен и лучист.

Вильям разозлился.

— Перестаньте! Сами вы, конечно, не убиваете. Для грязной работы у вас есть помощники! И не лгите, что не знаете о моей встрече с голландцами. Уверен, ваши шпионы следовали за ними повсюду. Про планы голландцев вы, разумеется, тоже знаете. Но вы зря переполошились. Я на их предложение не согласился.

— Однако и не отказались, — тихо произнес Родригес, и стало ясно: его шпионы не только подглядывали, но и подслушивали. — Я не исключаю, что кто-то из моих духовных чад решил устранить угрозу без моего ведома, зная, что я никогда на такое не соглашусь.

На язвительную ухмылку собеседника иезуит ответил вздохом. Обернулся к иконе, положил руку на золотой наперсный крест.

— Клянусь пред ликом Пресвятой Девы, Миура-сан, что говорю правду. Я не приказывал умертвить вас. Я не желаю вашей смерти и нынче же разошлю предупреждение всем сынам церкви: причинивший зло Андзину Миуре будет подвергнут отлучению. Вам не о чем тревожиться.

Кажется, придумка с письмом сработала, подумал Вильям. По крайней мере здесь, в Сумпу, меня не тронут. А потом — потом погоняйтесь за ветром в море…

— Сядьте, сын мой, сядьте. Я давно хотел поговорить с вами наедине, по душам, — продолжил Родригес, приглашающе показывая на подушку-дзабутон. — Не угодно ли чаю? Мне прислали отменный, из Удзи.

— Не угодно, — буркнул Вильям. Еще отравит, невзирая на клятву.

Но сесть сел. Пусть поп поговорит. Послушаем, а после переведем с иезуитского языка на человеческий.

— Сеньор Адамс, вы не сын католической церкви, но все равно ведь христианин. Веруете в Господа нашего, печетесь о своей душе. Это там, в далекой Европе, ваш король враждует с нашим, но что делить нам, европейцам и христианам, оказавшимся на другом конце света? В прошлом столетии английский монарх захотел развестись с женой, римский папа неразумно заупрямился, и из-за этой нелепой свары возник раскол. Давно уже нет ни того папы, ни того короля, а мы всё враждуем, всё вредим друг другу. Уж здесь-то, в Японии, зачем это нам с вами — христианину Вильяму Адамсу и христианину Жоао Родригесу? Мы на чужбине, нас мало, так давайте же поддерживать друг друга. И вам, дорогой Вильям, поддержка нужна больше, чем мне. Вы ведь совсем один. Столько лет живете без церкви, без беседы со священником. Вы как заблудившийся в океане корабль, когда в небе не видно ни одной звезды. Зачем нам с вами враждовать? Что вам, моряку, за дело до споров между нашими и вашими теологами о тонкостях в трактовке Чина Богоматери? Станьте нашим, мы примем вас с распростертыми объятьями.

— Дело не в короле Гарри и его разводе. Дело в том, что мы не желали признавать над собой чужой власти, хоть бы даже и папиного святейшества. Разница между нами и вами в том, что вы готовы считать себя чьими-то рабами, а мы — нет. У вас, католиков, человек