Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

Оказывается, это был двор, огромного строительства, мы же ночь сидели в одном из отделений гаража. Нас выстроили среди двора этой стройки, где находилась огромная яма для гашения извести. На другой стороне стояло 1500 гражданских людей, разного возраста и пола, все они были с большими нашитыми шестиугольными желтыми звездами. Впоследствии выяснилось: это были жители города Минска, и все они были евреи. Я не понимал и не представлял, что это значит. Но скоро выяснилось. Начали подходить такие же крытые дизеля, как и нас привезли, но эти были битком набиты людьми – крошками, т. е. детьми выстроившихся у ямы евреев.

Фашисты подняли тенты машин и начали сбрасывать детишек в эту яму, тут же поливая их автоматными очередям. Нельзя, сынок, рассказать весь этот ужас, это варварство, эту нечеловечность. Фашистские верзилы с засученными рукавами и расстегнутыми воротниками своими кровавыми руками хватали нежные создания, крошек – малюток от грудного и до 10-летнего возраста, швыряли в эту яму и тут же на глазах у их отцов и матерей, братьев и сестер расстреливали, а советские воины были тому свидетелями. Фашисты это делали как своего рода укор нам и этим самым подчеркивали нашу беспомощность.

От воплей детей и взрослых я больше ничего не слышал, мои глаза закрыла тройная пелена, но это были не слезы, это уже был прилив крови, страшной ненависти и жажды мщения.

Я не упал в обморок, а только сказал Долгову: «Вот, смотри и запомни арийскую цивилизацию».

Долгов молчал, все мы молчали, так как все было уже кончено. Машины уходили. А евреям приказали закидывать эту яму. Нас построили в колонну, сопровождающие автоматчики нас вывели со двора, колонна наша двигалась к одной из окраин гор. Минска. Трудно вспомнить, в какой стороне города Минска находилось то место, куда нас привели, но я хорошо запомнил, здесь был раньше типовой Артиллерийский городок КТАП (корпусной тяжелый артиллерийский полк). Я служил в таком в гор. Пскове, вернее, в 7 км от Пскова – в селе Черёхи на реке Великой.

Увидев этот городок и пройдя почти такое же расстояние, я определил, что это подобный псковскому. В этом городке и был основан лагерь советских военнопленных, нас было свыше 80 тысяч человек.

Возле городка торфоразработки, куда военнопленных фрицы сопровождали добывать его и носить в расположение лагеря.

По прибытии в расположение этого лагеря всех нас поместили в одну из самых больших казарм. Выставив кругом часовых, нам не разрешали разговаривать с пленными, ранее находившимися там. На следующее утро фашисты и всякие «фольксдойче» – переводчики начали делать опрос, опрашивая и уточняя фамилию, имя, отчество, национальность, год рождения. Нас сортировали: одних куда-то уводили, других оставляли на месте, третьих отправляли в другую казарму. Нас с Долговым оставили на месте.

По окончании этой процедуры, которая окончилась только к вечеру, я предложил Долгову что-либо покушать из той передачи, которую нам дала смольчанка, но он ответил: «Потерпи часок, я схожу сейчас к одному из земляков, которого я увидел в другой казарме». Я согласился и стал ждать. Он тоже не заставил долго ожидать себя, он явился с фашистом и переводчиком, ткнул на меня пальцем, при этом сказал: «Коммунист, хотел убежать». Немец рванул меня за воротник и увидел на мне нательную трикотажную рубашку. Немец ударил меня прикладом и приказал идти вперед. Я взглянул на Долгова, он стоял с плетью в руке и с повязкой на рукаве: «Полицай». Я понял, что он, как и утверждала смольчанка, является не только изменником Родины, но и предателем. Размышляя об этом, я задержался какую-то минуту и за это еще получил удар приклада в затылок, который напомнил мне, что мне следует идти вперед.

Меня вывели, провели через проходную и вели через другую проходную, как потом выяснилось, что это было не что иное, как бывшая фуражная площадка для сена и соломы, которая теперь была ограждена двойными рядами колючей проволоки, и на всех 4-х углах стояли прожектора и пулеметные вышки. Неусыпно сторожили фашисты днем и ночью. В этой загородке находились люди, более 3-х тысяч человек, и все они были одеты в гражданское. Здесь находились совершенно юные и мужчины, убеленные сединой. Помещений здесь никаких не было, и люди располагались кому где приходилось: кто на охапке прелого прессованного сена, кто в яме, вырытой руками, кто просто на земле.

Прохладная ночь и бессознательная тревога не давали мне уснуть, я был настолько потрясен, что не мог себе представить этого бесчеловечного поступка, ведь это человек, который родился в Советской стране, которого воспитала Родина-Мать. Я просидел до рассвета и только утром узнал, что все эти люди на клочке земли, обнесенной проволокой, обречены на смерть. Эти люди были собраны со всей Белоруссии, одни по доносу фашистских прихвостней, другие, попавшие к немцам сами, подозреваемые в партизанщине, а третьи попали случайно, только потому, что переменили военную форму на гражданскую. Но, так или иначе, здесь находились исключительно коммунисты и комсомольцы. В большом лагере были выставлены ванны, самые настоящие эмалированные ванны из банных номеров, в которые наливают утром кофе, а в обед баланду и по очереди раздают военнопленным. Нам не давали ничего.

По истечении 3–4 дней появились вновь немецкие дизеля, сопровождаемые литовскими, латышскими и эстонскими националистами; они были вооружены немецкими, бельгийскими винтовками, а на рукавах носили нашивки белого и желтого цвета со свастикой.

Машины по очереди выезжали в расположение лагеря малого, а националисты на русском языке выкрикивали: «Кто хочет работать у помещиков в Прибалтике – садись в машины». Людиё которые могли двигаться, лезли в машины, и машина за машиной, наполненные народом и сопровождаемые нацистами, уезжали.

К вечеру 5-го или 6-го сентября нас осталось в малом лагере около 1500 человек, люди уже не способны двигаться. Я каждый день сожалел, что тот народ, который уехал, сможет подкрепить свое здоровье и уйти в леса, добыть оружие и создать партизанские отряды, а мы об этом думать не могли. Я сидел и мечтал, а рядом со мной лежал довольно пожилой человек, с которым за этот короткий срок успел подружиться, это был поляк Вацлав Лиходиевский. Он рассказал мне, почему очутился в малом лагере. Его 14-летнюю внучку изнасиловали 2 фашистских офицера у него на глазах, а ночью Вацлав убил их обоих, а сам с внучкой бежал на восток, он двигался только ночью, а днем отдыхал