Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

Но вблизи Минска его задержали и привезли в малый лагерь, внучку от него увели, что с ней сталось, он не знает. Я от всей души сочувствовал этому человеку и, как мог, утешал его, и старик полюбил меня. Он сказал мне, что людей, которых увезли, их не на работу, а в (Беловежскую Пущу) на расстрел; сопровождающие – это каратели. Они скоро явятся сюда и нас расстреляют на месте. Мы недолго их ожидали.

К обеду следующего дня нацисты с белыми и желтыми повязками появились. Старик сказал: «Ну, вот и все»; в большом лагере раздавали баланду – обед. А нас нацисты выводили из малого лагеря, и по 5 человек мы, взявшись под руки, выстраивались в колонну. Старик Лиходиевский сказал мне: «Не бросай меня, дитя мое, я должен спасти тебя, а ты, в свою очередь, если заступится звезда твоя и останешься жив, ты расскажешь людям, что творят эти звери». Но я ничего не думал, знал одно – что никакая звезда не спасет меня.

Послышалась команда, да это не команда, а лай псов «Марш вперед», колонна медленно двинулась вперед, впереди виднелся лесочек. Шел мелкий холодный дождь. Меня знобило, не от страха, нет, а просто от бездарной смерти. Ведь так бестолково умереть, и умереть в то время, когда надо беспощадно драться, бить фашистскую гадину. Сзади колонны слышалась бесконечная стрельба. Это нацисты в упор расстреливали людей, которые не в состоянии были двигаться.

Я шел, поддерживая старика, и мысли роились в моей голове какие-то спутанные, бестолковые, однако я механически считал шаги: 300, 600, 900, 1700, 1800… И перед глазами открылся огромный ров; нацисты пытались нас выстроить в ряд у этого рва. Народ сгрудился в кучу, нацисты отрывали поодиночке, стреляли в упор и сталкивали в ров. Вацлав Лиходиевский в этом замешательстве подвел меня к самому рву, все время прикрывая меня своим телом, и когда разъяренные нацисты начали стрелять всем отрядом в толпу, старик толкнул меня в яму, и закричал: «Псы, звери». Я услышал один за другим залпы, затем на меня навалилась какая-то тяжесть, то ли я задохнулся, то ли потерял сознание, больше не слышал ни выстрелов, ни стонов, ни криков.

Стекавшая вода по стенке рва от усилившегося дождя привела меня в чувство. Я сообразил, что жив, и понял то, что говорил старик. Да, он спас мне жизнь, он прикрыл меня своим телом. Кругом было тихо, только хлюпал бесконечный дождь. Я попытался подняться, но из-за наваленных трупов это мне долго не удавалось. С большим трудом вылез и пополз по рву.

Передать никакими словами невозможно то, что я испытывал в ту темную ночь. Я прислушивался к каждому шороху, мне хотелось услышать хоть единственный стон, но кругом было тихо, все были мертвые.

Я вылез из траншеи и первым долгом снял подаренную мне трикотажку, спрятал ее в листьях в лесочке, сам медленно побрел, по моим предположениям, на восток. Брел до рассвета, мне казалось, что я прошел сотню километров, но, однако, утром я обнаружил, что нахожусь буквально рядом с лагерем. Возле небольшого домика, где однажды мне приходилось видеть, как копают торф для лагеря. Мне было безразлично, и я подошел к двери и постучал, мне открыла женщина лет сорока и впустила в дом. Не могу вспомнить ее имя: или тетя Аня, или тетя Маня, она приютила меня и держала 3-е суток в одной из кладовок своего дома.

Трое суток она кормила меня очень понемногу, но через каждый час. На четвертые сутки я мог двигаться энергично. И по ее совету двинулся на восток, ночью шел, днем отсиживался в лесах и кустарниках.

Но вот закончилась моя провизия, данная тетей. Я вынужден был идти в село и просить кушать. В одном из населенных пунктов я зашел в дом, стоящий на окраине, попросить покушать. В доме была старуха, которая приняла меня и стала кормить.

И вдруг появился немецкий мотоцикл во дворе и два немецких солдата направились в дом. Старуха забеспокоилась, предложила спрятаться, но куда? Я остался сидеть за столом. Вошли немцы с автоматами на изготовку, увидели меня и закричали: «Рус, комиссар, политрук». Но я спокойно ответил, нет, я военнопленный солдат, они спросили, почему здесь, я им ответил, иду домой, и наговорил еще чего-то, не помню. Они требовали у меня документы, но где они у меня взялись, их не было.

Немцы взяли у старухи яйца, убили несколько куриц во дворе, забрали меня в мотоцикл и привезли опять в Минск, но не в лагерь, а на вокзал, где на станции стоял эшелон, нагруженный советскими военнопленными. В один из вагонов посадили и меня. Эшелон двигался в Белосток, на третьи сутки оказался в Белостоцком сорок седьмом оф. лаге.

47-й оф. лаг. был раньше польским военным лагерем, а затем советским военным городком, который немцы «оборудовали» для советских военнопленных. Оборудование заключалось в том, что его обнесли многократными рядами колючей проволоки и через каждые 10 шагов поставили пулеметные вышки. Казармы, конюшни и гаражи заполнили 3-этажными нарами. Это было жилье военнопленных. Каждый блок также был отделен колючей проволокой, в каждом блоке был свой штат из предателей – русских полицаев, переводчиков и комендантов. Я попал в 6-й блок, где был главным полицаем лейтенант Евгений Калугин, ныне проживающий в г. Ростове-на-Дону. Это был довольно злой зверь, он намного превосходит любого фашиста. Все зверства его были равны «внештатному полицаю» из 4-го блока по кличке «Николай Палкин». Эти два полицая за провинность одного военнопленного могли держать всех узников раздетыми целый день на 30-градусном морозе, не позволяя им заходить в помещение, а стоять в строю смирно. И народ стоял.

Трудно перечислить все ихние зверства, применяемые к своим Советским людям. Но один эпизод мне хорошо запомнился. Однажды утром Калугин зашел в расположение 6-го блока с рыжим маленьким унтер-офицером медицинской службы.

Немец приказал выстроить всех во дворе. Калугин выстроил, немец проходил по-над рядами и всматривался каждому в лицо. За унтер-офицером бегала его собака, точно похожая на него, такая же маленькая и рыжая, вся съежилась от холода.

Немец ударил с десяток человек, закричал «ап», строй разошелся, но ровно через час вновь послышалась злая команда Калугина: выходи строиться. Мы были построены, унтер был взбешен, он кричал: «Ву ист мейн гунд». Калугин, как попугай, повторял эти слова: «Где собака?» Все стоявшие в строю молчали, так как никто не знал, где именно его собака. Унтер-офицер настолько взбесился,