Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

Проводив жену в последний путь, Ван Чуньшэнь перебрался в конюшню и отдыхал там несколько дней, затем же решил вернуться к извозу. Однако стоило ему доехать до границы Фуцзядяня и Пристани, как его окрикнул русский полицейский, стоявший на посту. Он сообщил, что из-за чумы в Фуцзядяне свободно выезжать оттуда и въезжать туда нельзя. Ван Чуньшэнь попробовал было поехать в Новый город, но и там его повернули обратно. Когда он в унынии возвращался в Фуцзядянь, то узнал еще одну дурную весть – помещенный в лазарет Чжан Сяоцянь впал в полузабытье. В душе у возницы что-то треснуло: неужели у врачей действительно нет управы на чуму? Раньше он думал, что отвезенных в больницу всегда спасают.

Прохожих на улицах по сравнению с прежними временами стало заметно меньше. Многие лавки закрылись. С тяжелым сердцем Ван Чуньшэнь отправился во фруктовую лавку в северной части 3-й улицы, чтобы купить съестного и навестить семью Чжан Сяоцяня. Однако возле недавно открывшегося ломбарда тамошний приказчик, как раз выбивавший цветной ковер у входа, заметив его, шарахнулся, словно от привидения, и поспешно скрылся внутри. Ван Чуньшэнь запереживал, не понимая, что же в нем такого страшного? Стоило ему подъехать к фруктовой лавке, не успел он полностью остановить экипаж, как хозяйка, Четвертая тетушка Син, вышла на шум к дверям встретить покупателя, но увидев его, тут же замахала руками: «Сегодня мы закрыты, приходите в другой день» – и улизнула в лавку. Только тут до него наконец дошло, что из-за чумы он сделался что крыса на улице – все норовят ее прибить. Неудивительно, что каменщик Ван, сообщивший ему новости о болезни Чжан Сяоцяня, держался от него на почтительном расстоянии и кричал, напрягая горло. Ван Чуньшэнь решил, что при таком раскладе домашние Чжан Сяоцяня тоже дадут ему от ворот поворот. Он горько усмехнулся, запрыгнул на коляску и вернулся на постоялый двор.

Едва возница вошел к себе, как столкнулся с человеком весьма странного вида. Тот был одет в черные ватные штаны, синюю стеганую куртку, шапку-ушанку из собачьего меха, на носу его взгромоздились огромные затемненные очки, над носом торчали густые усики. Плавно и размеренно этот человек выходил с постоялого двора. Ван Чуньшэнь подумал было: неужели к ним заселился гость? Он всмотрелся в спину уходящего и по расхлябанной косичке, выбивавшейся из-под собачьей шапки, а также по походке и телосложению понял, что это был Ди Ишэн. Но возница никак не мог взять в толк, чего ради тот так вырядился. Когда Ван Чуньшэнь заводил лошадь в конюшню, навстречу ему вышла за дровами Цзинь Лань, и он не удержался от вопроса:

– Эта твоя баба чего вдруг так вырядилась?

– Тьфу, – сплюнула Цзинь Лань. – В Фуцзядяне все от него шарахаются, боятся подхватить чуму. Ему невмоготу дольше сидеть взаперти, решил прогуляться по улице, вот и нарядился как черт какой.

– А усики он где себе такие добыл? На что-то они похожи!

– Он достал из котомки, с которой несколько лет назад приехал в Фуцзядянь, – вздохнула женщина. – Свои усы у него не растут, вот и хранил фальшивые. Я тоже не знала о них.

Ван Чуньшэнь хотел было рассказать, что евнух не только хранит фальшивые усы, но и еще заставил Сюй Идэ вылепить ему из глины причиндалы, но так и промолчал. Он лишь мотнул головой и вздохнул:

– Когда он в таком виде пойдет по улице, люди решат, что приехал цирк Боровского.

Созданный русскими цирк Боровского уж шесть-семь лет как процветал в Харбине. Ван Чуньшэнь не раз водил сына на их представления. Цзибао очень нравился клоун с обезьянкой. Когда сын заболевал, то Ван Чуньшэню не надо было придумывать сыну чего-нибудь вкусненького, достаточно было сводить в цирк, и Цзибао чудесным образом становилось лучше.

– А что это ты сегодня вернулся так рано? Не было заказов? – спросила Цзинь Лань.

– Дороги на Пристань и в Новый город перекрыли, фуцзядяньцев туда не пускают, – ответил Ван Чуньшэнь. – Все из-за чумы.

– Хм, если бы не эти большеносые, то разве чума добралась бы до наших мест? Я только что ходила за солью, говорят, что чуму Ба Инь действительно привез со станции Маньчжурия, но в Маньчжурии-то она откуда взялась? Из российских краев пришла! Они у себя обнаружили, что в одном бараке за пару дней умерло шесть-семь китайцев. Поняв, что дела плохи, они взяли и выгнали всех остальных постояльцев, а барак сожгли. В итоге китайцы бежали назад в Маньчжурию и поселились на одном постоялом дворе, вот так и распространилась чума, – возмущалась несправедливостью Цзинь Лань. – У них там тишь и гладь, а у нас здесь неизвестно, когда успокоится! Боженьке надо пошире глаза открыть и всех этих большеносых извести, подлые они твари, мать их!

– А как это ты выходила, а люди тебя не чурались? И еще с тобой разговаривали да соль продали, как так? – непонимающе спросил Ван Чуньшэнь.

Цзинь Лань указала на свое лицо и, довольная, пояснила:

– Ты разве не знаешь? Фуцзядяньцы давно говорили, что, увидев мое лицо, сам владыка ада Янь-ван испугается, такая женщина никому не нужна. Только ты и отважился, да еще завел со мной Цзибао, ха. А я, я тысячу лет проживу! На самом деле тебе жить со мной куда безопаснее, чем в конюшне, веришь или нет? – Договорив, она загадочно ухмыльнулась.

Ван Чуньшэнь в ее словах услышал и укор, и соблазн, а еще признание о рождении дочери. Мужчина подумал: «Да пусть у тебя в теле сокрыта хоть пилюля бессмертия, я с тобой больше на одном кане спать не буду». Он вернулся в конюшню, разжег печку, настрогал солонины, купленной несколько дней тому назад в новой лавке «Чжэнъянлоу», достал гаоляновую водку, сам наливал, сам пил. Изрядно набравшись, он вспомнил о Чжан Сяоцяне, который еще неизвестно выживет или нет, подумал о Синьковой, что подобна бабочке, испытал бесконечную боль и разрыдался. Черный конь не понимал, из-за чего горюет хозяин, он подошел и вперился в Ван Чуньшэня влажными глазами, тихонько постукивая копытом. Возница взял и крепко пожал это копыто, словно руку.

Нежно-розовый цвет

Как только дошла весть о том, что Ба Инь умер от чумы, Цзи Юнхэ едва не сошел с ума, он не мог найти себе места ни дома, ни на улице. Его мучило кошмарное воспоминание о кровавом плевке Ба Иня на каменном полу. Он заставил жену десять раз промыть пол мыльной водой и все равно не мог успокоиться, – мол, микробы из крови пропитали камень. В итоге он выдрал и выбросил одну плиту. Чтобы найти ей замену, лавочник обошел всех каменщиков, ноги сбил, а так и не смог подобрать точно такую же. Одни отличались по толщине, другие не подходили по цвету; в конце концов, пришлось ему выбрать для пола плиту, подходящую по толщине и размеру, но по цвету более темную. Однако не пролежала новая плита и трех дней, как Цзи Юнхэ раскаялся. Прежний камень было светло-серый, а нынешний – темно-серый: как на него ни посмотри, напоминает черную тучу.

Но не только плита в доме, даже вязы на улице стали колоть глаза Цзи Юнхэ. Он считал, что вязы привлекают воронье и приносят несчастье, потому-то Ба Инь внезапно и помер. Вязы срубить было нельзя, тогда он решил завести пугало, чтобы прогнать воронов. Ради двух пугал Цзи Юнхэ пришлось изрядно помучиться. Камыш у реки давно был погребен под снегом, пришлось идти в сенную лавку, а там солома для корма скоту в основном была порезанной. Только с трех лавок удалось набрать одну охапку. При этом цена на сено по сравнению с прошлогодней поднялась почти вдвое! Цзи Юнхэ спросил о причине, и хозяин лавки пояснил, что летом случилось наводнение, поэтому в низовьях