Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

начале июня 1380 года, чреватого описываемыми событиями, патриархом сделали известного проповедника и почитателя Григория Паламы Нила, слывшего человеком добродетельным и вместе с тем беспощадным к своим противникам. Он не терпел латинян, неплохо разбирался в богословских вопросах, об интересах церкви пекся с неодолимым упорством, но при необходимости закрывал глаза на то, что публично порицал. Тонкий и осторожный политик, он не противился воле императора, и потому на нем остановил свой выбор Иоанн V.

Восемь месяцев ожидавшие этого московские послы облачились в лучшие наряды и поспешили к Нилу, но у входа во двор Святой Софии нежданно-негаданно столкнулись с Киприаном, посчитали это дурным предзнаменованием и прошествовали мимо патриаршей резиденции. Меж тем митрополит Малой Руси и Литвы вступил в приемную. Там в прохладе, облокотившись на мраморный столик, томился невзрачный большеротый человечек – Исидор, личный секретарь нового патриарха. Выслушав Киприана, он велел ему ждать и, по-стариковски шаркая сандалиями, отправился на доклад.

Нил прогуливался по патриаршему саду, дивясь диковинным цветам и растениям, свезенным сюда со всего света, и размышлял о положении православной церкви. Будущее представлялось ему совсем не радужным, а тревожным и неопределенным. Услышав, что к нему пожаловал русский митрополит, и еще продолжая думать о своем потаенном, он принял посетителя.

Киприан лаконично и недвусмысленно изложил свою просьбу, которая заключалась в том, чтобы новый патриарх выполнил постановление константинопольского собора пятилетней давности и передал ему всю русскую церковь.

Нил принадлежал к числу приверженцев исихазма, как и Киприан, но никакие узы товарищества или сотрудничества их не связывали, потому патриарх вознамерился руководствоваться лишь справедливостью и церковными законами. Ничего не смысля в русских делах, он честно признался в том и обещал во всем разобраться.

Отпустив посетителя, Нил велел хартофилакту Антонию предоставить ему текст акта того собора, на котором Киприана возвели в митрополиты Малой Руси и Литвы. Деньги московского посольства, однако, уже возымели свое действие, и решение Синода бесследно исчезло.

Вскоре к вселенскому святителю пожаловали и Пимен с Кочевином-Олешеньским. Они вручили ему грамоту с печатями Дмитрия Ивановича и просили лишить Киприана архиерейского сана, дабы русская церковь воссоединилась под властью нового владыки. Нилу такая просьба была в диковинку, тем не менее не вызвала подозрений.

Несмотря ни на что, положение посланцев Дмитрия Ивановича оставалось непрочным, поскольку патриаршая канцелярия располагала сведениями о том, кого бывший патриарх Макарий нарек русским архипастырем, и к Киприану благоволила императорская семья. Однако лишение покойного Алексия части его паствы, то есть Малой Руси, противоречило смыслу и духу церковных канонов.

Для решения русского вопроса и некоторых других патриарх собрал собор.

Подложную грамоту Дмитрия Ивановича явили перед всеми и огласили в присутствии императора. Иоанн V не преминул выразить свое удивление:

– Московский князь пишет нам о Пимене, но ведь на Руси уже есть митрополит Киприан, рукоположенный еще преосвященным Филофеем. Зачем ему еще один святитель?

Разобраться в этом поручили хартофилакту Антонию и двум митрополитам – Пантелею Веррийскому и Фаддею Херсонесскому. Сказать, что оба архиерея были бедны, будет слишком мягко. Они бедствовали, из-за чего проводили большую часть времени не в своих церковных владениях, а при патриаршем дворе, кормясь чужими щедротами.

Московские послы воспользовались этим, и Пантелей с Фаддеем не устояли против подарков. Тем не менее ситуация складывалась неоднозначная, чаши весов колебались. Поставить точку в споре мог император Иоанн V, но этот стареющий сорокадевятилетний проказник влюбился в очередную нимфу, которая толковала о своей безупречной нравственности вовсе не в надежде уберечься от падения, а чтобы набить себе цену, и Иоанну опять стало не до церковных дел.

Видя, что ситуация тупиковая, по настоянию московских послов хартофилакт Антоний стал готовить соборное определение, осуждающее митрополита Малой Руси и Литвы. Узнав о том, Киприан заявил, что прибыл сюда отнюдь не для суда, а лишь для того, чтобы получить то, что ему назначили прежде, впрочем, готов довольствоваться и тем, чем обладает. Однако, пообщавшись в кулуарах дома Святой Софии с синодскими чиновниками, он понял, что они подкуплены, да этого никто и не скрывал. В самом деле, как могли греки, да еще церковники, не брать взяток?! Не желая испытывать судьбу, в сопровождении двух чернецов Киприан покинул град Константина…

Это предопределило его отстранение как отказавшегося от дальнейшей борьбы и признавшего свое поражение. Синод окончательно склонился к лишению его сана и изгнанию из Киева, но по строгим церковным канонам требовалось личное присутствие обвиняемого, а он отсутствовал.

18

Тихим летним утром второй сын Иоанна V Палеолога и его соправитель, порфирородный[49] деспот[50] Мануил, в сопровождении слуги направлялся в библиотеку при монастыре святого Иоанна, вокруг которой находились здания Панэпистемии (Константинопольского университета) и Патриаршей академии. Нужные книги, разумеется, могли доставить во дворец, но он любил бродить меж сундуков с фолиантами, останавливаться то у одного, то у другого, подымать тяжелые крышки с медными двуглавыми орлами, перелистывать пергаментные, бумажные, а то и папирусные листы.

Как и некоторые другие ромеи, деспот искал отдохновения от унизительной действительности в великом, славном прошлом, пытался проникнуть в смысл бытия и постичь предназначение человеческой жизни. Иной раз он размышлял о том, что подвигло того или иного автора на сочинительство: желание оставить свой след в этом призрачном мире, открыть другим то, что постиг, выполнить заказ покровителя и получить вознаграждение или тщеславие, ласкающее душу гордецов…

Деспоту нравилось представлять эпизоды из жизни великих людей прошлого: Цезаря, Ганнибала, Архимеда или кого-то еще. В то утро ему вспомнился рассказ о посещении Александром Македонским Диогена, и он пытался вообразить себе, как все происходило…

Высунувшись из бочки, мудрец с любопытством взирал на красавца-царя, явившегося к нему, и его великолепную свиту. Приблизившись к жилищу философа, Александр скрестил на груди руки и молвил: «Наслышан о тебе от моего учителя Аристотеля и явился осведомиться, не нуждаешься ли ты в чем-либо?» В ответ Диоген лишь покачал головой: «Ничего не надо, государь, отступи только чуть в сторону и не заслоняй мне солнца, свет которого так мил старикам…» Такие слова могли стоить ему жизни, но Македонский не разгневался, сделал шаг влево, постоял в задумчивости, глядя на морщинистое, как моченое яблоко, лицо, и изрек, обернувшись к свите: «Только мудрая старость способна тягаться с властью, потому что ей нечего терять, все в прошлом. Не будем же мешать философу», – и направился к колеснице.

Александра ждали великие свершения, невероятные подвиги и слава, а Диогена – немощь и одинокая смерть… Впрочем, конец каждой жизни по-своему печален… Как бы то ни было, Александр и Диоген умерли в один год.