Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

class="p1">В глубокой задумчивости Мануил ехал по улице и, не остановив коня вовремя, врезался в невесть откуда вынырнувшие носилки. Те опрокинулись, и из них раздался женский визг. Смущенный случившимся деспот торопливо слез с коня и узрел молодую брюнетку с высокой, наподобие башни, прической по тогдашней моде. Одеяние дамы, состоящее из длинной столы кремового цвета и платка, накинутого на левое плечо, находилось в беспорядке, который только подчеркивал изящество и грацию фигуры. Мануил оторопел.

– Что ты сделал, изверг?! – запрокинув голову, прошептала женщина.

– Тысяча извинений, госпожа! Я не желал этого. Все получилось совершенно случайно.

– Так все говорят… Право, это даже смешно слушать, – капризно фыркнула красотка, надув губки, и вопросительно взглянула на Мануила. – Что же теперь делать?

– Не волнуйтесь, я сопровожу вас, куда прикажете, и оплачу все услуги лекаря.

Обладая добрым и благородным сердцем, деспот доставил прелестницу к ее дому, а попутно разузнал, что зовут ее Ириной и она дочь покойного патрикия.

Дома у пострадавшей их встретил странный человек с изрядной лысиной и темными кругами под глазами.

– Это мой дядюшка Коломодий. Он философ. А это тот наглец, который опрокинул мои носилки, – представила мужчин Ирина, и рабы унесли ее во внутренние покои.

Коломодий тут же надул щеки и, потирая руки, приступил к Мануилу, как гурман приступает к яству:

– Некоторые зануды строят из себя праведников и порицают прелюбодеяние, хотя оно совсем не дурно, как кажется с первого взгляда. Более того, смею утверждать, что оно хорошо всегда, ибо творится по велению Эроса ради умножения жизни. Без него нет зарождения ни людей, ни животных, ни всего остального. Мы все дети плотской любви. Разве я не прав, почтеннейший?

Мануилу было не до витиеватых рассуждений, и он лишь пожал плечами, но Коломодий не унимался. Вероятно, вскоре он вывел бы деспота из себя, но тут явился лекарь. Императорский сын откланялся и продолжил свой путь в библиотеку.

Однако в тот день наука совсем не шла ему на ум. Он механически перелистывал страницы фолиантов, но внутренним взором видел только посланную ему самим Богом (так он считал) дочь патрикия. Возвращаясь во дворец, не сдержавшись, завернул к ней, дабы осведомиться о ее самочувствии.

– При падении я так ушиблась, что у меня все идет кругом, и я не могу вас принять, – отвечала молодая дама, возлежа на персидском ковре под расшитым цветами лазоревым покрывалом.

Медленно, как бы с трудом, она подняла свои карие глаза, и сердце у императорского сына запрыгало, словно дельфин в волнах Пропонтиды.

– Впрочем, коли желаете, то можете навестить меня, но не ранее, чем через пару дней, и лучше попозже, в час, когда распрягают быков. К тому времени я, возможно, оправлюсь… – томно заметила больная и прикрыла ресницы, будто задремала.

Ее слова и интонация, с которой они были сказаны, сулили многое, во всяком случае, именно так почудилось деспоту. Ловко и хитро расставив силок, плутовка заманивала в него добычу, и ей уже мерещилось, что осталось совсем немного.

Последующие дни Мануил думал лишь о ней, вспоминал ее прощальный взгляд и предвкушал небывалые любовные утехи. Наконец настал час свидания, и он отправился к Ирине. Оставив слугу стеречь коня, поскольку воров в городе было почти столько же, сколько и жителей, деспот постучал в заветную дверь. Ему открыл нубиец, дежуривший у входа.

Жизнь в неволе тяжела, но сей раб, приняв христианство, ничуть не унывал, считая всё лишь временными трудностями, главное, что за мучения на этом свете его ждет вечное блаженство на том. Зато в будущем те, кто притесняет его, попадут в ад и будут лизать раскаленную сковородку. Иной раз он делился своими соображениями с Ириной, но ее только раздражали его слова и злила такая наивность. Она не хотела лизать сковороду, потому топала на невольника ногами:

– Какой тебе рай, бестолочь! Тебе бы только жрать и ничего не делать. Вот твой рай!

Однако невольник лишь усмехался, ибо даже такой жалкий, убогий рай был предпочтительнее участи его госпожи. Впрочем, она не слишком утруждала своих невольников, а его в особенности.

Итак, дверь перед деспотом открылась. Он прижал палец к губам в знак молчания и сунул привратнику золотой безант с изображением своего отца-василевса. Африканец внимательно рассмотрел монету – он еще никогда не держал в руках подобной – сунул ее за щеку, опустился на корточки и закрыл глаза. Теперь рыжеволосая Клара из соседнего трактира не откажет ему в своих ласках – женщины так падки на деньги…

Дорога во внутренние покои оказалась свободна. Воспользовавшись этим, Мануил миновал прихожую и с трепетом остановился у внутренней двери. Из-за нее доносились женские голоса. Прислушался:

– Сегодня нас посетит сын василевса. Застели мое ложе, Яница, шелковыми простынями и укрась спальню цветами.

– Как? Сюда явится сам деспот Мануил?

– Чему ты удивляешься? Если все пройдет, как задумано, то скоро я перееду во Влахернский дворец, а там может до меня снизойдет и сам божественный император. Разве моя красота может оставить равнодушным такого ценителя прекрасного, как он? Говорят, Иоанн так изощрен в разврате, что я трепещу при одной мысли…

– О, госпожа, не забудь тогда и о своей верной служанке.

– Ладно, только обильней приправь мясо луком-латуком и сельдереем, которые даже стариков толкают в объятия Венеры, да не забудь за столом подливать гостю в бокал любовное зелье на египетских травах…

Мануил понял: его намерены одурачить с помощью чародейства и снадобий, но не для того, чтобы покорить его сердце, а ради того, чтобы забраться в постель к отцу. В один миг нимфа, о которой он грезил все последние дни, превратилась в ужасную Горгону, и кровь в жилах закипела от ненависти и отвращения. Первой мыслью было бросить обманщице правду в глаза, и он даже взялся за ручку двери, но в последний момент сдержался и только подумал: «Какая же ты стерва, ангел мой! Как все глупо, как ужасно глупо!» Развернулся и направился к выходу, миновал нубийца и покинул дом.

На улице он лицом к лицу столкнулся с дядей Коломодием, возвращавшимся домой.

– Умеющий мыслить способен быть дерзким до предела и никогда не опьяняться своими успехами… – продолжая какие-то свои мысли, начал философ.

Однако Мануил грубо отстранил его и кинулся к своей лошади. Удивленный Коломодий хотел пожаловаться своей племяннице на странное и неучтивое поведение ее знакомого, но не приняла, противная. Служанка Яница, словно Цербер, не пропустила его на женскую половину дома.

Долго в тот вечер у Ирины горели светильники – она ждала гостя и недоумевала, куда