Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

– Я в этом не сомневался, – ухмыльнулся Жуан. – Он сам хотел напасть на нас, или Сирипада велел ему?

Мавры переглянулись, военачальник смущенно промолвил:

– Это вы налетели на джонки. Мы приплыли с острова Лаоэ (Лаут), где подавили мятеж и разрушили город за то, что жители отказались повиноваться властителю Брунея, встали на сторону правителя Малой Явы. Наши джонки ночью вернулись в гавань, но боялись наскочить на мели, ждали утра.

– Ты лжешь! – Карвальо вскочил с кресла.

– Нет, мудрейший правитель христиан, он говорит правду! – замахал руками второй пленный. – Посуди сам: если бы мы хотели напасть на вас, то сделали бы это в темноте, когда воины спят и не готовы к сражению.

– Вы придумали это в трюме и договорились морочить мне голову! – наступал на них Жуан.

– Мы знаем, что у тебя мир с властителем, – на коленях оправдывались мавры.

Карвальо схватил за бороду поцарапанного пленного.

– Зачем в нашу сторону направлялись сотни вооруженных пирог?

– Я не знаю, повелитель, – испугался военачальник.

– Мы не слышали о них, не видели лодок, – торопливо объяснял второй.

– Наверное, это шло подкрепление, которое мы ожидали несколько дней назад, – вспомнил первый.

– Они чуть не накинулись на нас, – заявил Жуан, отпуская туземца. – Я не верю вам. Вас будут пытать, пока не сознаетесь в злых умыслах.

– Помилуй нас, повелитель! – завопил военачальник, униженно ползая на коленях у ног Карвальо.

– Пощади нас! – взмолился второй.

– Нет, – наслаждаясь зрелищем, замотал головою Жуан. – Я добьюсь признания. Вы понюхаете угольков!

– Не тронь их! – выступил вперед адмирал. – Ты первым нарушил мир и ответишь за это.

– Ага, заговорил! – обрадовался португалец. – Ты, конечно, ничего не знал о пирогах?

– Они могли выступить против язычников.

– А против нас могли? – издевался капитан.

– Да.

– Похоже, они говорят правду, – заметил Альбо.

– Он сознался! – Жуан показал рукой на адмирала.

– В чем?

– В том, что лодки могли напасть на нас.

– Но не сделали этого ни ночью, ни утром. Адмирал не отвечает за пироги. Они шли на язычников.

– Мы совершили большую глупость, – пожалел о случившемся Панкальдо.

– Что делать? – растерялся Жуан. – Отпустить их?

– Нет, но и не пытать, – решил Альбо.

Карвальо с досады пнул валявшегося у ног военачальника, вернулся в кресло.

– Санчо, уведи мавров, – устало велел он солдату, стараясь не глядеть в сторону адмирала.

* * *

Заканчивался тяжелый напряженный день. Растратив жару, солнце опускалось в океан. Волны чередою бежали в бухту, куда с криком проносились птицы. Легкий ветерок путался в снастях, полоскал концы неприбранных парусов.

Приподнятое воинственное настроение прошло, уступило место апатии и вялости. Никто не гнался за испанцами, не штурмовал каравеллы, не требовал вернуть пленных, не предлагал выкупа. Тишина и одиночество вокруг, словно в городе забыли о них, будто ничего не произошло.

Как часто после похмелья наступает раскаяние, так на Карвальо навалилось уныние. Он заперся в каюте, просил Спасителя даровать прощение, вызволить Хуана из беды.

«Владыка Человеколюбец, неужели сей одр будет мне гробом?

– вторил Жуан молитве Иоанна Дамаскина. —

Боюсь Твоего суда и бесконечных мук, но не перестаю творить злое. Гневлю Тебя, Бога моего, Пречистую Матерь, Небесные силы, святого Ангела, хранителя моего. Всем не достоин человеколюбия Твоего, заслужил осуждения и муки. Но спаси меня. Если спасешь праведника, разве в том величие? Если помилуешь чистого, разве это дивно, достойно Твоей милости? Удиви народ щедростью ко мне, грешному; яви в сем человеколюбие. Да не одолеет моя злоба Твоей невысказанной благости и милосердия…»

Много гадости скопилось в душе капитана, надолго растянулась молитва. Альбо открывал дверь, чтобы спросить разрешения войти в бухту, но каждый раз возвращался на палубу без ответа, довольный переменой, произошедшей с командующим.

Поздно вечером на закате, полыхавшем над океаном, корабли воровски пробрались в гавань и заякорились там, где утром стояли джонки. Из города были видны кровавые паруса каравелл-призраков, вернувшихся на место побоища. Когда совсем стемнело и мир скрылся от глаз, к флагману осторожно причалила пирога. Дозорные без шума доложили о ней изнуренному капитану, провели в каюту худого старика в перстнях, с дорогим кинжалом на поясе.

Поклонившись и сложив руки перед собой, посланник тонким голоском пытался объяснить цель приезда. Следовало разбудить толмача, да внутренним чутьем Карвальо понял, что привезли выкуп за пленных. В душе моряка от пролитых слез возникло желание отпустить всех с Богом, не взяв ни монеты, и тем хоть немного искупить вину. Жуан слушал мавра, не понимал слов, но знал все, что он говорил. Пока тот просил, в сердце капитана боролись сомнения. Старик закончил, а португалец не решил главного.

– Ты наполнишь вазу до краев, – неожиданно для себя промолвил Жуан, показывая на приобретенный фарфор.

Он взял ее в руки, провел линию выше горлышка. Карвальо почувствовал тяжесть внутри себя, словно что-то тянуло вниз. Ему почудилось, будто туземец заговорит по-испански, осудит его. Гость молчал, раздумывал над предложением.

– Вот так… – повторил Жуан, передавая вазу старику и показывая линию.

Тот бережно взял фарфор, поставил на стол, покачал головой, отмерил половину.

Торг начался. Карвальо с облегчением вздохнул. Он поступал, как предписывали правила. На смену угрызениям совести пришли купеческий азарт, желание сохранить сделку в тайне.

– Голова сына властителя Лусона пополам не делится, – возразил Жуан, знаками показывая на себе.

Посланник очеркнул пальцем выше.

– Слуг повесить? – спросил капитан, изображая веревку. – Или ты хочешь, чтобы я за каждого воина запросил по монете? Тогда получится две вазы.

Мавр задумался, вновь провел линию на том же месте, раскрыл кулаки, кивнул на меч Жуана.

– Такого добра у меня хватает. Давай полную чашу или… – он указал на дверь.

Старик проследил взглядом, куда его посылают, понял, что спорить бесполезно, потребовал джонку в придачу.

– Лодку получишь бесплатно, – великодушно заявил Жуан, довольный результатами сделки.

Посланник ушел, а Карвальо ощутил радость и страх перед новым грехом. Он поглядел на распятие, на оплывшие воском молельные свечи, на черный переплет Библии, погладил рукою скатерть, тяжело вздохнул.

– Слаб я душою, – сказал в оправдание Господу. – Но ведь они грозятся разграбить Твой гроб!

Христос не ответил. Жуану стало легче. «Замолю этот грех, – подумал он, натолкнулся взглядом на вазу и усомнился: – Не продешевил ли я? Да, но это зачтется мне в добрые дела».

Старик вернулся с фарфоровым сосудом, похожим формой на вазу капитана, но чуть меньшего размера, до краев наполненным золотыми монетами.

– Э нет, – замотал головою Жуан, – ты не надуешь меня!

Мавр поставил сосуд рядом с вазой, раскрыл пальцы, подсчитал, сколько он стоит, и сообщил, что