Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

– Я не поеду в город, – чиновник встал на ноги, собираясь покинуть каюту. Жуан схватил его за руки.

– Я отдам тебе всю свою долю, добьюсь у короля дворянского звания для тебя. У твоих детей будет родовой герб! Ради этого стоит рискнуть жизнью!

– Ты уже обещал мне дворянство.

– То было раньше. Сейчас я поклянусь на Библии!

– А если у меня не получится? – заколебался чиновник.

– Получишь половину кинталов, – пообещал Жуан.

– И дворянство, – напомнил писарь.

– Да, конечно, – торопливо согласился родственник.

– Нет, я рискую жизнью, – вспомнил Баррутиа.

– Мавры не осмелятся арестовать тебя, – поспешил успокоить его Жуан. – В противном случае мы спалим город, передавим джонки, расстреляем картечью встречные суда. Мы устроим такую резню, какую они не видели со времен Пророка! Года через два сюда придет испанский флот, ты станешь губернатором острова!

– Губернатором… – зачарованно повторил писарь, забыв, что может не дожить до утра.

– Если ты погибнешь, – Жуан вернул чиновника на землю, – я позабочусь о твоих близких.

Писарю стало не по себе. Но обещания росли, и вместе с ними – сострадание к отцу, потерявшему сына. Лишенный спеси, с растрепанными волосами, Жуан выглядел жалким и беспомощным. Чиновник же обрел значительность и силу.

«Может, дерзнуть ради герба?» – подумал Баррутиа, почти приняв предложение Карвальо.

– Деньги для выкупа взять с собой, – мужественно спросил писарь, – или поторговаться?

– Поторгуйся, поторгуйся… – радостно закивал Карвальо. – Опасно без договоренности отпускать тебя с золотом.

Чиновник поморщился с досады, но выбор сделан.

– Пиши векселя на свою долю в грузе! – велел он капитану, не доверяя ему на слово.

Ветер с моря прогнал туман, очистил горизонт. Из открытого окна каюты был виден город, вставший ото сна и по колено забредший в воду. Вдали от каравелл проплывали пироги, неторопливо скользили рыбацкие альмади. Ни одна из них не приблизилась к высунувшимся из бортов бронзовым орудиям. Весть о поражении непобедимого сына властителя Лусона разлетелась по островам.

* * *

Утомительно тянулось время, медленно ползли часы ожидания, словно песчинки в прозрачных колбах цеплялись друг за друга. Солнце нацепило пудовые вериги, взобралось на небосклон, и, выбившись из сил, зависло над кораблями. Тоскливые удары колокола, извещавшего о прошедшем получасе, не могли согнать его с насиженного места, заставить скатиться с хрустальной горы, разбиться вдребезги в океане, засверкать мириадами осколков в остывающей темноте.

Измученные ожиданием и страхом, люди засыпали у лафетов, вздрагивали от привычных звуков, поднимали головы, подслеповато вглядывались в берег и одинокие пироги на блестевшей оловом поверхности залива. Офицеры проверяли фитили, гремели кочергами в жаровнях с углем.

Жуан лежал на кровати, прислушивался к плеску воды, скрипу половиц, редким ленивым разговорам на палубе. Изнуренный душной жарой, он впадал в кошмарное забытье. Ему мерещились подкрадывавшиеся туземцы. Капитан метался на ложе, стонал, звал на помощь канониров, просыпался в липком поту. Вокруг изнывала напряженная тишина. Карвальо виновато глядел на пустое кресло, в котором утром сидел родственник, и в сотый раз объяснял тени писаря, почему отправил его, а не послал кого-нибудь из моряков. Он искал оправдания своей глупости и жадности. Оправданий становилось больше, а на душе гаже.

Раз или два Жуан хотел выйти на палубу, сбежать от мыслей. Садился на кровать, чувствовал слабость, болезненно глодавшую тело, и вновь опускал голову на подушку. Закрывал глаза, чтобы не видеть бархата кресел цвета крови. В голове шумело, чудился звонкий смех Хуана, гоняющего по каюте мышь; мерещились красные, замерзшие ручонки, жадное чавканье изголодавшегося ребенка. Карвальо корил себя за то, что прогнал сына в кубрик и заперся с женщинами, вместо того, чтобы учить навигации, читать сказки о рыцарях Круглого стола, чудовищах и привидениях. Он отдал бы все за возвращение сына и уплыл подальше от туземцев, у которых совесть и тело одинаково безобразны. Не зря Господь создал чертей черными!

Обиженное проклятиями солнце понуро побрело в океан, оставило в наказание испанцам зной и безветрие. Корабли стали беспомощными, как упавшие в болото подстреленные утки. Пироги Сирипады не воспользовались неожиданным преимуществом, не осмелились покинуть берег. А может, они тоже задыхались от жары, ждали вечера?

Жизнь превратилась в сплошную вахту, время замедлило ход. Командам казалось, будто они сидят так со вчерашнего утра, будто каждый час усиливает армию властителя, замыслившего нечто невероятное, если действует вопреки правилам морских сражений. Возникли разговоры о необходимости немедленно с ветром покинуть остров, что командир напрасно затеял переговоры, что Баррутиа зря покинул флагман. Усталость всегда порождает раздражение и эгоизм.

* * *

К вечеру задул с моря легкий бриз, поманил в океан на спасительный простор. Матросы и солдаты выжидающе поглядывали на офицеров, те хмурились. На капитанском мостике «Виктории» появились Эспиноса с Элькано. Они беседовали с боцманами Родосом и Акурио. С флагмана заметили приготовления на каравелле, приводившей в порядок паруса. Вскоре офицеры спустились в шлюпку, поплыли на «Тринидад». Их проводили в каюту Карвальо. Они шумно спорили за закрытой дверью, потом угомонились, затихли. Жуан высунулся из каюты, ударил кулаком пытавшегося подслушивать матроса и заявил, что корабли не покинут гавань, пока не вернется Баррутиа. Еще полчаса прошло в томительном ожидании. День угасал пустым и безрадостным. Вместе с ним погибала надежда вызволить товарищей из беды.

Солнце сняло вериги, плескалось в океане, наслаждалось прохладой. Спала жара, потянуло свежестью. Ласковый ветерок пробовал крепость вантов, разгонял белокрылых птиц. Закачались пальмы на берегу, замахали зелеными лапами. Ожили плавучие домики, заскользили между сваями мелкие челноки. Они выходили в залив и возвращались к берегу. Незаметно из стаи суденышек выдвинулась альмади, направилась к эскадре. Дозорные не сразу обратили на нее внимание, и лишь разглядев на одном из гребцов европейскую одежду, забили тревогу. То был не писарь, а задержанный с Хуаном солдат. Его провели к офицерам.

– Где Баррутиа, что с Хуаном? – набросился на солдата Карвальо.

– Его арестовали, – сообщил златовласый Солданьо. – Писарь предложил за нас выкуп, обещал деньги и любые товары, находящиеся на кораблях…

– Что с сыном? – перебил Жуан. – Он был с вами?

– Его держат взаперти.

– Как с ним обращаются?

– В общем, хорошо… Я наврал, будто за нами плывет испанский флот, и командующий не потерпит дурного обращения с сыном капитана «Тринидада».

– Молодец! – похвалил Эспиноса.

– Благодарю, Тебя, Господи! – перекрестился Карвальо. – Может, это спасет ему жизнь.

– Меня послали передать, – продолжил Солданьо: – Властитель согласен вести переговоры только с вами, сеньор капитан.

– Я немедленно отправлюсь на берег! – заявил Жуан.

– Мы не пустим тебя, – задержал его Эспиноса. – Заложникам сейчас не поможешь.

– Я должен плыть к сыну! – упорствовал Карвальо. – Иначе они погубят его.