Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

– Бизань скрипит – к попутному ветру,  – поправился штурман.

* * *

Короток зимний день. Ленивое солнце помаячило над горизонтом, плюхнулось в воду. Небо пожелтело, покраснело, налилось чернильной синью. Близкий берег сделался далеким, размытым, море – предательски зловещим.

Не найдя удобной бухты для ночной стоянки и опасаясь наскочить на камни с отмелями, Серран отвел корабль от земли, бросил якоря. Свежий ласковый ветер звал к далеким звездам, вспыхнувшим на юге в стране снегов и вечного льда. Там небо слилось с океаном. Казалось, будто поднявшаяся до светил огромная волна медленно надвигается на каравеллу. Можно поплыть ей навстречу и лететь до рассвета, пока несут паруса и не изменится ветер. Но так легко проскочить заколдованный пролив, очутиться во власти сказочных троллей, заманивающих странников в дебри леса или холодные скалы, о которых рассказывал нормандский плотник.

Крупный боцманский пес почуял остановку, задрал облезлую лапу на борт, помочился у трюмного люка. Почесался от вшей, выдрал старую шерсть, улегся неподалеку.

– Пшел вон, Амадис!  – Бартоломео пнул псину. Носитель рыцарского имени поджал хвост, поплелся на корму. Грот с реем рухнул на опустевшее место.  – Торопись, ребята!  – приказал Коротышка.

Вахтенные скрутили парусину, уложили вдоль борта. Пес важно вернулся назад, сел на тряпку, наблюдал за хозяином. Матросы спустились в трюм, где у корабельной печи, цепляя ногами песок, юнги варили ужин. Потрескивали припасенные в Сан-Хулиане сырые дрова, кипела похлебка. Пряный запах лаврового листа смешивался с испарениями свежей глины, покрывавшей кирпичи. Белые клубы пара поднимались к потолку. В уютном уголке, между печкой и дровами, приютился Фодис с чуркой и косым ножом в руке. После напряженного дня плотник резал скульптуру покровителя иберийских моряков, святого Антония. Ричард плевал на лучезарный лик, чтобы лезвие мягче входило в дерево, открывал глаза монаху.

– Гореть тебе на вечном огне,  – предрек Санчо Наварре и перекрестился.  – Плевать святому в лицо! За такой грех язык отсохнет!

– В Нормандии все так режут,  – возразил плотник.

– За это Господь карает вас непрекращающейся войной,  – рассудил солдат.  – Язычники не ведают, что творят, а ты?

– Меня отец учил, отца – дед, деда – прадед.

– Неужели они плевали на святых?

– Зачем дома плевать? Проще тряпочкой смочить. Здесь иное дело, на волнении вода выливается из миски. Так удобнее.

– Де ла Рейна за это разбил бы тебе башку поленом.

– Пытался, да Бог не дал,  – добродушно улыбнулся Фодис – Я попрошу капеллана «Консепсьона» окропить Антония.

– Чем же плох наш священник?

– Тоже дерется.

– Как ему освещать оплеванную статую?  – возмутился Санчо.

– Отмою с молитвой, загрунтую мелом с лампадным маслом, покрою краской – будет не хуже севильских скульптур. Труд и вера искупят вину. Господь не осудит за благое дело.

– Дело хорошее, да работаешь с грехом,  – не соглашался Наварре.  – Как бы святой не прогневался, не наслал несчастье.

– Он хороший, добрый,  – Ричард ласково погладил круглую оконечность полена с торчащими ослиными ушками,  – все понимает и не обидится.

– У меня есть кусок парчи,  – вспомнил Санчо.  – Сшей Антонию плащ, но так, чтобы он знал о моем подарке.

– Сошьем,  – согласился Фодис – Парусный мастер поможет.

– У штурмана припрятаны листочки сусального золота,  – подсказал солдат.

– Ты откуда знаешь?

– Сам видел, когда он шкатулку открывал. Попроси на позолоту! На святое дело не откажет.

– Попробую.

«Ш-ш-ш…» – зашипела плита, поджаривая капельки бульона, выплеснувшегося из медного котла. Юнги сдернули крышку, принялись дуть на рвавшуюся наружу пену.

– Держи ее!  – закричал Санчо и бросился на помощь.  – Навар сбежит!

Парни раздували багровые щеки, загоняли пену внутрь котла.

– Убери пламя, пошуруй головешки!  – командовал солдат.  – Добавь соли! Не стой, поторапливайся!

– Из тебя вышел бы хороший боцман,  – заметил Фодис.

– Боцман?  – Санчо прервался на миг.

– Кричишь за двоих.

– Я не знаю морского дела,  – не понял шутки Наварре.

– Научишься.

«Дзинь-дзинь-дзинь…» – пробили склянки, сзывавшие новую вахту на дежурство. Ноги дружно затопали к трюмному люку, в проеме послышался радостный распев:

Вахте конец, восемь склянок пробило.

Новая вахта выходит на смену.

Койки покиньте во славу Господню!

Встаньте на палубе у парусов!

Матросы гурьбой посыпались в трюм.

– Что сегодня на ужин?  – Окасио вытянул вперед нос, шумно раздул ноздри, понюхал.  – Морской черт?

– Он самый!  – Санчо отошел от плиты.

– Готов?

– Да.

– За день отсчитали восемь лиг,  – сообщил Баскито, вынимая из кармана сухарь.

– Не меньше,  – поддержал Окасио, с завистью поглядывая на хлеб.

– Ты слышал разговор капитана с кормчим?  – звонко хрустнул сухарем Баскито.  – Пойдем до семьдесят пятой широты. Это далеко?

– Сразу за поворотом,  – ухмыльнулся Окасио.  – Дай пожевать!

– Где твой сухарь?

– Съел на вахте.

– Тогда соси палец! Нам десятник утром поровну выдал.

– Я позволю тебе завтра откусить.

– Вечером?  – подобрал крошки Баскито.

– Как ты сказал,  – спросил солдат,  – семьдесят пятая широта?

– Да,  – Баскито проглотил мякиш и откусил еще.

– Мы сейчас где находимся?  – поинтересовался Санчо.

– У пятидесятой.

– Сколько градусов прошли от райских мест, где было вдоволь женщин?

– Двадцать пять.

– Всего?  – удивился солдат.

– Это свыше полутора тысяч миль.

– Значит, капитан-генерал хочет пройти на юг еще такое же расстояние?

– Серран перепутал пятьдесят пятую широту с семьдесят пятой,  – поправил Окасио.

– Нет, он несколько раз повторил эту широту,  – Баскито смачно погрыз сухарь.

– Такой не существует,  – решил Окасио.  – Мы подошли к южному краю Земли, где заканчивается жизнь и начинаются сплошные льды.

– Если на севере есть семидесятая широта, то обязательно имеется и на юге!

– Чепуха!  – поддержал Санчо.  – На севере их – сотня, а у нас – не более шестидесяти.

– Ты бы помолчал,  – посоветовал Фодис – Не нам судить! Раз сеньор Магеллан сказал, значит, видел ее на карте.

– Что же он не дал карту нашему капитану?  – усмехнулся Окасио.

– Серран без нее знает моря. Я ходил по Нормандии, так закрою глаза и вижу дороги.

– Готово!  – радостно доложил юнга, пронзая мясо ножом.  – Разварилось.

Он стянул котел на край печи, зачерпнул варево с мясом в большую общую миску. Первым с ложкой полез старший матрос Окасио, хотя по правилам был обязан уступить первенство плотнику, за ним – солдат и Баскито, последними – юнги. Все по очереди наклонялись к посудине, брали похлебку и над сухарем, если таковой имелся, несли в рот. Трапеза началась и