На червленом поле - Мария Воробьи

Звали его Мигель. Он был рожден бастардом, но бастардом несчастливым: отец не хотел его знать, потому что незаконный сын для него был позором. Долгие часы простаивал на коленях отец Мигеля – все хотел отмолить свой грех, но каждый раз при виде Мигеля вспоминал и злился: на себя – за рождение ублюдка, и на ребенка – за то, что посмел родиться. Отец хотел отдать его в монастырь, но все прознали о нем, и не дать ему будущности теперь, когда все родичи знали о нем, когда жена из-за него плакала, тоже было грехом.

Мигель был рожден от простолюдинки, от крестьянки, незамужней дочери пекаря. Родив ребенка, она принесла его к любовнику и долго стояла у порога. Отец Мигеля велел ее гнать, но она начала стонать и плакать, потому что у нее было шесть младших сестер и ни одного брата. За позор отец выгнал ее из дома. Ладно бы позор пал на нее и на мать с отцом, но отец знал, что доживать ему придется с мужем одной из дочерей, и планировал выдать их, миловидных, за богатых людей. Дочь, принесшая в подоле, бросала тень на остальных шестерых и истончала отцовские надежды. Мать Мигеля знала наверняка, что ей с ним не выжить, и принесла его к дому своего любовника: принесла открыто, днем, чтобы все видели, чтобы отец принял сына, чтобы не посмел не принять.

Отец Мигеля его принял и страдал потом от этого.

Судьба матери Мигеля скрыта во мраке времен.

Никто не любил Мигеля.

Один только Сезар, бывший тремя годами старше, относился к нему с теплотой. Мало было теплоты у взрослого Сезара, но в детстве было больше, и на Мигеля – хватило.

Вырос Мигель при Сезаре – пес цепной, злой пес, с длинными клыками и мощной грудиной. Не просто пес – волкодав.

Лукреция его заранее боялась, бежала от него. Мигель всегда был с ней почтителен, даже излишне почтителен: он чуял, что тут, именно тут сердце Сезара. Лукреция для него была главное сокровище Сезара, особенно тогда, когда сам Сезар так не думал, когда сам Сезар не понимал, что такое для него сестра – Лукреция.

Ветер снова переменился.

Французский король Людовик, захвативший Милан, теперь внимательно смотрел на Неаполитанское королевство: он был умнее и выдержаннее предшественника, и его союз с папой был крепок.

Теперь уже союз с Неаполем стал невыгоден Александру.

Воистину непостоянным был ветер в Италии начала шестнадцатого века от Рождества Христова – и такими же непостоянными были людские сердца.

Юный Альфонсо был в зале сивилл. На него с высоты смотрели двенадцать печальных женщин и двенадцать пророков. Плясали ленты вокруг их голов.

– Берегись своих даденых братьев, – сказала ему троянская сивилла.

– Юный Альфонсо, тебе грозит большая опасность, – сказала ему тибуртская сивилла.

– Горе тебе, – сказала фригийская сивилла.

– Скоро потекут реки, – сказала киммерийская сивилла.

– И вода в них будет кровава, – сказала дельфийская сивилла.

Семь планет – семь божеств на колесницах, изображенные на потолке, глядели на Альфонсо как семь глаз. Но он – вот молодость! – не внял.

Кто-то подошел к нему со спины и тринадцать раз ударил кинжалом. Нападавшие быстро скрылись, поднялась суматоха – но Альфонсо был еще жив. Тогда его подняли и отнесли домой, к жене.

Лукреция только ахнула, увидев его белое и золотое тело, покрытое запекшейся бурой кровью, запачканное грязью, его запавшие глаза, посиневшие пальцы.

Прибежала Санча, его сестра – тоже ахнула.

Каждая по отдельности готова была плакать, но вместе они друг друга поддерживали. Раздели, омыли, пригласили врачей. Врачи осмотрели раны, сделали что могли.

Лукреция и Санча из комнаты не выходили, спали по очереди в его ногах. Одна спала – другая бодрствовала. Когда становилось страшно, что Альфонсо умрет, держались за руки, и становилось чуть легче.

На исходе седьмого дня от покушения Мигель пришел к Сезару и сказал:

– Женщины, Санча и Лукреция, его стерегут. Пробуют блюда, не покидают покоев. Не отравить и не заколоть – не подобраться к нему. Можем разве что открыто отрядом пойти: один принца убьет, другие женщин удержат.

– Нет, – быстро сказал Сезар. – Нельзя, чтобы они видели, нельзя, чтобы страдали больше того, через что им придется пройти. Мы возьмем их на себя: я и мой брат. А ты не заколешь его, а удавишь. Пусть они думают, что он все-таки умер от тех ран.

На город пала ночь, принесла прохладу на своих легких крыльях.

– Санча, Санча, – позвал из коридора голос.

Переглянулись две золовки.

– Не ходи, – сказала Лукреция, – у меня плохое чувство.

– Это Хуан меня зовет, – смутно шепнула Санча. – Как ему не внять? Я его три месяца не видела. Я быстро.

И она вышла из дверей, и там правда ждал ее Хуан, и он взял ее твердой рукой, как тогда, на танцах, и увел подальше за собой.

– Лукреция, Лукреция!

Лукреция знала, что ей лучше было не выходить, но это Сезар ее звал, а она его давно не видела. Некоторое время она колебалась, а потом подошла к двери. Там он взял ее за руку и повел за собой.

Они прошли по коридору, и зашли в комнату, и Сезар дверь захлопнул и задвижку задвинул.

Тут Лукреция крупно вздрогнула: от сквозняка, от порыва ветра, не иначе.

– Зачем ты звал меня?

Сезар пристально смотрел на нее, и она добавила:

– Зачем ты закрыл дверь?

– Я хотел поговорить с тобой, – сказал он.

– О чем? – резко спросила она и двинулась к двери, положила руки на задвижку, намереваясь ее открыть. Но Сезар опустил руку на ее ладони, останавливая ее.

– Помоги мне, Лукреция, – сказал он глухо.

– Тебе? Помочь? Чем я могу тебе помочь? – удивленно спросила она, но отступила от двери и убрала руки.

Сезар снова взял ее за руку и провел дальше в комнату, где они сели на небольшую лавку.

– Я никогда и ни с кем не говорил об этом, но тебе скажу.

Когда Сезар уводил ее, он не знал, что будет говорить ей, но теперь, видя ее так близко, целиком владея ее вниманием, он вдруг понял, что может сказать только правду, причем ту правду, которую никому не говорил и от которой сам бежал. Чтобы удержать ее здесь, он начал говорить:

– Отец сказал, что все его сыновья умрут раньше него. Что об этом ему было пророчество. Мне кажется иногда, Лукреция, что конец моего пути не так далек.

Лицо ее смягчилось, и она торопливо начала: