Овидий-роман - Егор Зернов

Назона вон из города. Если выпало в империи родиться, то лучше жить как бы вне империи, то есть в самом ее центре, там, где сгущается внимание императора, быть его главным виртуальным шутом, заслуженным клоуном, муниципальным рабом. Ах, вечный август, я живу в вечном августе, воздух пахнет запустением, но пока что все хорошо. Ты же видишь знакомые лица? А они тебя нет, не видят. Если никто меня не видит, я могу что угодно наплести про место своего пребывания, лишь бы интересно было читать.

Я пишу о том, как устраиваю прощальный ужин самому себе, сажаю себя во главу стола, сижу во главе угла, учреждаю праздник имени себя, свой собственный триумф. Дети кричат во славу своего учителя, Публия Овидия Назона, собираются на школьной линейке, где их встречает любимый поэт. Выступая на школьной линейке, я отвожу взгляд от пустого листа и смотрю вниз, на плавающую, роящуюся фигуру школьного состава, и слова из моих текстов сбиваются на слова известной патриотической песни, а затем я проваливаюсь в обезображенные и гордые глаза детей, как в неаккуратно вырытую яму, содержимое которой вяжет и пачкает. Я стою на балкончике мавзолея? Нет, я лежу внутри, я лежу в хрустальном гробу, я сплю в своем вечном костюме, карманы набиты бумагой, где написаны мои ласковые речи о вечной свободе. Мои органы распроданы пятьдесят лет назад, в старое сердце инкрустирован алмаз, легкие залиты эпоксидной смолой, над собой я вижу мраморные (или гранитные, может) стены, темный потолок, призрачное свечение, сосредоточенное на мне, а также зеркала вокруг. Вот тут и заключена вся беда, ведь я, отчужденный от себя, размноженный, растиражированный, не знаю, что мне делать и куда затекать в таком состоянии, что отражать, что манифестировать! Я не вижу, что происходит снаружи, ведь я в запечатанном страшными дверями помещении, но я представляю, что там происходит. Там снова этот школьный состав: этот школьный бант в волосах первоклассницы, которая выглядит прям как я, а справа от банта – мальчик, выбритый под ежик, он выглядит прям как я, брови у него совсем не нахмуренные, поднимающиеся вверх, куда-то вовне одухотворенной физиономии, и вот они взмывают в воздух, в заранее расчищенное от облаков небо (его будто бы вытерли), изгибаются крыльями, в полете умудряются чиститься посредством клюва, резко падают вниз, подбитые пулей из крупнокалиберной снайперской винтовки – оттуда, со стороны одной из башен, куда ты постоянно упираешь взгляд, чтобы высмотреть какой-нибудь патруль или небесный караул, которым заведует тот самый О., он выглядит прям как я.

Надбровная птица падает и растворяется в огромном банте первоклассницы. Сколько же глаз у вас, дорогие школьники и школьницы, your eyes are like two jewels in the sky! Публий Овидий Назон, выбегающий на площадь с огромным черным макияжем на глазах на лице на предплечьях, снимает порно и поет песню про ЛЮБИМЫЙ ГОРОД. А не с русскими ли он снимает порно, спрашиваете вы, дорогие школьники и школьницы, а также их родители, your eyes are like two jewels in the sky! Так не с русскими же, ведь он поет еще песню про ЛЮБИМЫЙ ГОРОД. Оказывается, все хорошо, раз не с русскими он снимает порно, и тогда получившееся видео транслируют прямо на уроках с помощью интерактивных досок, что закупают специально для порно с Публием Овидием Назоном, которое он снял не с русскими. Сколько же глаз у вас, дорогие школьники и школьницы, your eyes are like two jewels in the sky! Публий Овидий Назон, выбегающий на площадь с огромным черным макияжем на глазах на лице на предплечьях, запирает в подвале под храмом девушек и держит их там двадцать лет, то есть примерно столько, сколько вы здесь стоите, дорогие. А не русских ли он там держит, спрашиваете вы. Так не русских же он там держит, вам отвечают, да там ведь еще схима вроде, аскеза как бы. Как же хорошо, отвечаете вы, что не русских он там держит, дорогие школьники и школьницы, и вообще – там ведь еще схима вроде, аскеза как бы. И правильно, говорите вы, пусть это станет хорошей традицией.

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН за руку с самим собой идет в ГУМ за водкой и раздает автографы, ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН падает в яму с трупами, содержимое которой вяжет и пачкает. Рядом с ней, через калитку входит НАЗОН. Вспышки фотоаппаратов заливают кожу его рук и лица до пересвета: глазницы, открытый рот, ноздри заливаются белым до неразличимости. Так камера, разрывающая тела и раздающая их видеокуски по телеэкранам, не успевает привыкнуть к резкой перемене освещения. Вышеупомянутый Назон затерялся в толпе из школьников и школьниц, их родителей, убийца затаил дыхание в яме, слушая стихи, что читаю я, Публий Овидий Назон, переводя торжественную речь предводителя по имени О. на священный язык поэзии. Я начинаю понимать, где именно выступаю. Это триумфальный парад Овидия, танки, ОСВОБОДИВШИЕ территорию нашей с тобой любви, давят брусчатку, огромную яму по центру, ваши eyes, которые, конечно, are like two jewels in the sky, римских поэтов, школьников и школьниц, их родителей, Публия Овидия Назона, снимающего порно с кем угодно, блять, но не с русскими, слава богу, интерактивные доски, классные комнаты, видео- и фотокамеры, надбровных птиц и огромные белые банты. Из мегафонов звучали речи о том, какой должна быть настоящая любовь. Тогда будто из самой этой звучащей речи высунулось величавое лицо ОВИДИЯ и отбросило тень на все происходящее. ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращался с какими-то разговорами сам НАЗОН. И мы все ревновали, завидовали, – счастливый! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал их с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» – и потом, расходясь, уже возле ВСЕОБЩЕГО ЛИКОВАНИЯ вновь вспоминали об этих часах. Окончательно разойдясь и погрузившись с головой в свои головы, мы, Публий Овидий Назон, только и делали, что пересказывали произошедшее.

Trist. 2, 3.2, 3.8, 5.2

Ветер с моря дул, ветер с моря дул! Небо уже все серое, облака черные. На берегу стоит бессмысленная