Дочери служанки - Сонсолес Онега

семьи, пришел к матери и сказал, что они должны принять решение: Каталина никогда не изменится, потому что ее кровь отравлена ядом, и что, может быть, настал момент удалить ее из дома и определить в интернат для молодых девиц. Он сам пытался смягчить ее отношение к бедняжке Кларе, однако не было способа ее переубедить. Она ненавидит ее. Так он и сказал.

– Она ненавидит ее всей душой.

– А ты, сынок?

– Я – нет, мама. Она ни в чем не виновата. Клара добрая и красивая. Поэтому моя сестра ее и ненавидит… всей душой, – повторил он.

Мать снова безутешно разрыдалась. Слова Хайме не исчезли, не рассыпались, как зерно из рваного мешка, и через несколько лет ей пришлось вспомнить об этом разговоре.

Все последующие недели после этого происшествия донья Инес тонула в потоке своих размышлений, но ничего путного ей выудить не удалось.

В замке воцарился траур. На самом деле он воцарился во всем Пунта до Бико. Никто не выходил из дома. Слышны были крики чаек, и бродячие собаки были тощими от голода, как сама жизнь, которая едва теплилась в годы лихорадки.

Лесопильня, как и другие предприятия, закрылась; в аптеках не было даже аспирина, а в Барселоне не хватало гробов.

Второй раз после возвращения с Кубы донья Инес почувствовала непреодолимость жизненных обстоятельств. Она пыталась избавиться от чувства одиночества, перебирая воспоминания, однако пустота, оставленная ушедшими, была слишком глубокой. Особенно по утрам, потому что не было Исабелы. Никто не звал к завтраку.

Донья Инес укрывалась в библиотеке замка, чтобы избежать постоянных споров с дочерью. Когда Клара видела там свет, она бежала к сеньоре, как будто их влекло друг к другу как магнитом нечто такое, что невозможно описать словами. Сеньора Вальдес искала в девочке ту любовь, которую не получала от Каталины, а Клара, возможно, чувствовала в ней мать, которую ей хотелось бы иметь. Так что по вечерам, после ужина, они разговаривали вдвоем или читали книги. Донья Инес никогда не спрашивала, как она вошла в замок и знает ли мать, что ее нет дома. Она не делала этого, потому что на самом деле ей хотелось, чтобы девочка была с ней.

Порой они умолкали, искоса поглядывая друг на друга, словно ища взаимного утешения, такого необходимого обеим, чтобы продолжать жить.

– Я бы хотела проститься с Исабелой, – сказала Клара в один из таких вечеров.

– Никто не смог с ней проститься.

– Я бы пошла на кладбище, но мать меня не пустила. Она говорила о ней ужасные вещи…

– Что она говорила?

– Что Исабела всегда ей завидовала, потому что она в молодости была красавицей.

– Она такой и была, – ответила донья Инес.

– Я всегда видела ее грустной, потерянной и всем недовольной. – Она слегка повела плечами, словно оправдывая мать. – У нее на это были причины.

– Да, причины были, – вздохнула донья Инес, не зная, что сказать.

– Бедным недостает ума. И поэтому мы бедные.

– Почему ты так говоришь? – донья Инес нахмурилась.

– Мы убиваем друг друга, вместо того чтобы помогать и жить лучше. Вы…

Донья Инес упрекнула ее, как делала всегда, когда девушка обращалась к ней на «вы».

– Вы, – настойчиво повторила Клара, – добрый человек, который помогает бедным. Я сама видела это на фабрике. Никто мне об этом не рассказывал. И все-таки…

– Все-таки что?

– Когда арестовали Сантиагинью и ее товарок, работницы вас ругали. Говорили, если бы вы приняли большее участие, те женщины не попали в тюрьму, если бы да кабы… У меня душа болела за вас, ведь я знаю, вы навещали их в тюрьме чаще, чем их собственные семьи. Они не знают, что это такое – когда тебя никто не любит. Я знаю.

– Иди ко мне, моя девочка.

Донья Инес обняла ее и крепко прижала к груди, охваченная жалостью. Она никогда не слышала, чтобы кто-то так откровенно говорил, как ему не хватает любви.

– Я люблю тебя, – прошептала донья Инес.

– Спасибо, сеньора.

– Никогда не благодари того, кто тебя любит, за любовь, а то получается, что ты этого не достойна.

Женщины разомкнули объятия, и когда Клара успокоилась, донья Инес вернулась к жалобам работниц. Это было ударом для нее, ведь она и в самом деле делала гораздо больше того, чтобы просто любить всех и каждого из тех, кто у нее работал. Она знала их по именам, была знакома с их семьями, интересовалась жизнью стариков и тех, кто работал в их домах.

Она навещала их, когда они болели, приносила утешение, тепло и еду, когда видела, что они голодают.

– Но я столько заботилась о них!

– Донья Инес, донья Инес, – умоляла Клара, – я плохо объяснила. Не было ни одной, кто бы вас не любил. Наоборот! Они ругали воровок.

– Не беспокойся, я поняла тебя правильно. По совести говоря, я делала все, что от меня зависело, но я не могу повлиять на судью, который вынес приговор.

– Донья Инес… – вдруг сказала девушка.

– Слушаю тебя.

– Нет, нет, ничего, – Клара смутилась.

– Я слушаю, девочка. Что ты хотела мне сказать?

– Вы никогда не думали вложить деньги в торговлю морепродуктами?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что она приносит много денег в Пунта до Бико.

– Откуда ты знаешь?

– Слышала от работниц. У некоторых мужья работают на консервном заводе и хорошо зарабатывают.

– Море так жестоко, Клара.

– Они тоже так говорят, но вы видели эти баркасы и этих матросов? Они ежедневно прибывают, груженные сардинами. Консервные заводы не остановлены. Вы можете попробовать.

– Неплохая мысль, – задумчиво проговорила сеньора Вальдес.

– Я выполню любое поручение, чтобы помочь вам.

Донья Инес улыбнулась и встала с козетки.

– Мы назовем фабрику «Светоч», – вполголоса сказала она, глядя куда-то вдаль.

Клара не знала, что эти слова навсегда изменят ход истории семьи Вальдес.

Донья Инес попрощалась с Кларой и погрузилась в поток противоречивых размышлений. То, что сказала эта девочка, не было детским лепетом: Клара обдумывала ситуацию с тех пор, как оборот капитала в банках снизился до ритма морского трафика. Многие семьи, жившие торговлей из заморских колоний, видели, как оскудели их счета, в то время как производители консервов увеличивали свои вложения в такой же пропорции. Такое происходило, например, со вторым поколением семьи Сардина. Или с семьей Руисеньор Монтеро. Или с Барба Пелаес, у которых была еще и своя судостроительная верфь.

Донья Инес восхищалась ими не за то, чем они владели, но за то, что они сумели не разориться, а продолжить дело и оставить его в наследство. Это приводило ее в