Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

Глава 12

Первым делом следовало похоронить Сефа. Об этом меня попросила мама, и, как только я оделась сама и помогла это сделать Лейси, мать схватила штанишки Лайла и сунула их мне в руки, обратившись со все той же мольбой.

– Уоллис Энн, ты ведь сделаешь все как надо? Сделаешь?

– Само собой, мам. Я все сделаю.

Папа отвел ее чуть в сторону по тропинке, словно расстояние могло хоть как-то облегчить мамину боль. Родители забрали Лейси с собой, и я осталась одна. Я поплелась к сараю. Сефа я обнаружила практически сразу за дверью. Папа положил его на несколько досок, которые, судя по всему, сорвал со стены. Я подошла поближе и опустила взгляд на тело братика. Передо мной лежал вроде Сеф, а вроде и не он. Его личико заострилось, а рот был оскален, словно в момент смерти он испытывал сильную боль. Для меня горше всего было осознание, что он так страдал по моей вине.

Он был совершенно неподвижен, что казалось мне чем-то непривычным, чужим. Сеф всегда оставался комком бьющей через край энергии, хрупким сосудом, наполненным бурлящей жизнью… Румянец со щек сошел без следа, и кожа стала серой. В прохладном чистом воздухе от него исходил легкий запах погубившей его хвори. Запах смерти. Надо торопиться. Я встала на колени и натянула штанину сперва на одну ступню, потом на другую. Я вся съежилась, когда мои пальцы коснулись ледяной кожи – некогда нежной и мягкой. Это я во всем виновата. Стиснув зубы, я натянула штанишки на его маленькие худенькие бедра. Затем я застегнула на нем кофточку. Мне очень захотелось накрыть Сефа, чтоб его согреть, хотя я понимала всю нелепость моего порыва. К горлу подкатила дурнота. Я прижала ладонь ко рту и бегом кинулась прочь из сарая, радуясь тому, что меня сейчас никто не видит.

Через несколько минут рвотные позывы сошли на нет, и дышать стало легче. На ватных ногах я подошла к костру и взяла одно из одеял – подарок Джо. Отдадим его Сефу. Я снова зашла в сарай, завернула тельце в одеяло, погладила братика в последний раз, после чего пошла к своим.

Мы двинулись вверх по склону холма за сараем. Наш путь лежал на семейное кладбище Стамперов. Обычно добраться туда не составляло никакого труда, но пронесшийся ураган сильно усложнил эту задачу. Папа нес Сефа, я – лопату, а вслед за мной шли Лейси с мамой. Несколько раз я подавала маме руку, чтобы помочь ей перебраться через поваленные деревья. Мы миновали груду покрытых мхом валунов, свидетельствовавших о том, что в незапамятные времена тут когда-то были горы. Я слышала, как мама тяжело дышит. Она очень ослабла от жизненных тягот и боли потери. Когда мама подавала мне руку, то она у нее тряслась, как у паралитика. Пока мы шли, ее лицо и губы побелели еще больше. Казалось, ее силы таяли с каждым шагом.

Мы добрались до нависавшего над Такасиги выступа, где весной и летом бурно цвели рододендроны. Слышались крики птиц, перепрыгивавших с ветки на ветку в кронах деревьев. Солнце играло в прятки с облаками. Некоторое время мы переводили дыхание, разглядывая могильные камни, притаившиеся за старой кованой оградой. Некоторые из них были повалены. Я помогла папе поставить некоторые из них на место, а потом, оставив его одного, пошла к маме и Лейси. Казалось, все страшатся того, что нам предстоит, и по возможности оттягивают этот момент. Наконец, папа выбрал место рядом с надгробьем дедушки Стампера и принялся за работу.

Шло время. Папа раз за разом все яростней вбивал лопату в грунт, будто сражаясь с терзавшими его демонами. Бешенство, с которым он терзал землю, разительно контрастировало с поведением мамы. Она устроилась рядом с Лейси на камешке на солнце и закрыла глаза. Мама была так неподвижна, что, если бы не папа, который вел себя так, словно в него вселился сам дьявол, на нее бы запросто могли опуститься птицы, приняв по ошибке за статую. Папа положил Сефа в тени. Мама даже туда не смотрела, а я только и могла, что таращиться на очертания его тельца, угадывавшиеся под одеялом. Наконец папа отер рукавом рубахи пот со лба и отбросил лопату в сторону.

Мне очень захотелось найти в себе хоть какие-то отголоски светлых эмоций, но у меня ничего не получилось. Я не видела никакого очарования в молитвенных гимнах, что мы впервые за долгое время хором запели, встав в кружок у влажной, дышащей холодом могилы. Чего хорошего могло быть в том, что нам предстояло похоронить маленького ребенка? Его смерть казалась чуждой самой природе вещей, и потому мне хотелось поскорее закончить с погребением. После того как мы пропели последний гимн и наши дрожащие голоса стихли, папа прочитал по памяти пару псалмов.

Когда мы уходили, казалось, сам лес затих, а крики птиц смолкли. Не хотелось бы в этом признаваться, но я торопилась поскорее убраться с кладбища. Я все никак не могла смириться с мыслью, что самый младшенький в нашей семье, тот, кто объединял нас всех и душами и сердцами, теперь оставил нас. Там, на холме, когда папа кинул на могилу последний ком земли, внутри каждого из нас что-то сломалось, и мы все, отдалившись друг от друга, ушли в себя.

Вернувшись к костру, я села как можно ближе к огню. Мне казалось, что сегодня самый студеный день в году. Уют и тепло от пламени таяли, снедаемые чувством терзавшей меня вины, словно я была их недостойна. Лейси попыталась взять меня за руку, но я отстранилась и сунула руки туда, где сестре их было не достать. Тогда Лейси опустила голову мне на плечо. Мне казалось, что я вся насквозь промерзла. Я подавила в себе порыв дернуть плечом, чтобы стряхнуть с себя Лейси. Я сдержала себя, чувствуя, как внутри все сводит от тоски. Мне нет прощения.

Мама сидела совершенно неподвижно, совсем как на холме, а вот папа, наоборот, не находил себе места. Он отправился в лес, и через некоторое время до нас донеслись отзвуки ударов по дереву. В обычных обстоятельствах я бы пошла и предложила свою помощь, но сегодня у меня совершенно не было настроения работать.

* * *

День шел за днем – одинаковые, словно близнецы. В каком-то смысле я ждала,