Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

когда, наконец, мама на меня сорвется, когда обвинит во всем меня и скажет, что ничего бы этого не случилось, если б я не была столь небрежна. Может, если б она выговорилась, мне бы стало легче. Гораздо лучше, когда расставлены все точки над «и». Но мама молчала. То, что она держала в себе, напоминало мне медленно растущую язву, или гадкое гнилое яблоко, которое мама поедала кусочек за кусочком.

Как-то вечером папа некоторое время ходил взад-вперед, сунув руки в карманы, и, наконец, остановившись перед мамой, сказал:

– Энн.

Я увидела, как мама тяжело вздохнула.

– Что? – спросила она, не поднимая на него взгляд. Мама говорила ставшим для нее уже привычным ровным, ничего не выражающим тоном.

– Вероятнее всего, скоро выпадет первый снег. Я к чему… Даже при самом лучшем раскладе… даже если б у меня имелись все необходимые инструменты… Мне требуется время. Я так считаю, что у нас нет выбора. Пока снова не встанем на ноги, придется переехать к Харди.

Мама прикрылась рукой от заходящего солнца и посмотрела на папу.

– Переехать к Харди? Что ты такое говоришь?

– Не навсегда. На время.

Мама поглядела на папу так, словно он рехнулся.

– Да вы же с братом друг друга на дух не переносите. Минуты вместе в одной комнате высидеть не можете.

– Да, мы с ним не то чтобы хорошо ладим, но ведь надо что-то делать, – он провел пятерней по волосам, чтобы привести их в порядок, но вместо этого растрепал еще больше. – До него всего полдня пути. Сейчас это лучший вариант.

Мама сцепила руки и стала обеспокоенно вращать большими пальцами вокруг друг друга. При этом она переводила взгляд с папы на садящееся солнце и обратно.

Папа стоял, уперев руки в боки. События последних нескольких недель сказались на его облике: лицо серое, шевелюра и борода всклокочены, комбинезон грязный и поношенный, а на коленях еще и драный. Папина рубаха давно превратилась в лохмотья. Ботинки, особенно спереди, были настолько сбиты, что я не сомневалась – стоит чуть-чуть подождать, и из носков покажутся папины пальцы. Однако особенно меня тревожили ссадины на его руках, грязные ногти и худоба, свидетельствовавшие о нашем отчаянном положении. Папа всегда отличался редким трудолюбием, однако тяжкий труд полезен для души, только когда он приносит плоды. Когда же этого не происходит, человек просто тает, словно свечка. Именно такой, почти догоревшей свечкой и представлялся мне сейчас папа.

– Куда же я поеду? – покачала головой мама. – Мы только что схоронили нашего сыночка, и теперь ты хочешь, чтобы я его бросила? Я так не могу. Даже не проси меня.

Папа тут же примирительно выставил перед собой ладони.

– Ладно-ладно.

Он присел рядом с ней. Достаточно долгое время они пребывали в молчании. Наконец, я решила, что пора готовить ужин.

Мама зашевелилась, будто бы собираясь прийти мне на помощь, но я ей сказала:

– Не надо, мам, я справлюсь. Если что, мне поможет Лейси.

Мама снова опустилась рядом с папой. Родители в молчании смотрел на костер.

– Лейси, давай, помешивай бобы, а я пока сделаю кукурузные лепешки.

Сестра послушно присела у кастрюли, взяла ложку и принялась ждать, когда бобы закипят. Продукты, которые нам дал Джо Кэлхун, подходили к концу. Впрочем, я не торопилась об этом сообщать. На нас медленно наваливалась апатия. Изо дня в день мы делали одно и то же, с неизменно нулевым результатом. Силы были на исходе. Никто больше не заводил разговоров о переезде, и потому исчерпание запасов провизии стало лишь вопросом времени. Первым закончилось вяленое мясо. Овсянку, муку, бобы и кофе тщательно отмеряла мне мама. Мы ели очень мало, достаточно лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Первые заморозки ударили, когда в небе висел молоденький месяц, напоминавший чью-то жестокую кривую ухмылку. Я не спала. Отчасти от холода, отчасти по еще одной причине. Становилось все студеней. Наступала пора, когда уже неважно, сколь близко ты сидишь к костру – он тебе все равно не помогает. Так вот, я не спала не только от холода, но и потому, что мне показалось, что я услышала странный звук – шуршащий, скребущий, который оборвался, и вновь воцарилась тишина.

Я пошарила глазами возле костра в поисках знакомых силуэтов. Мама лежала, свернувшись калачиком у костра, но рядом с ней я не увидела папы. Оставив лучащийся теплом костер, я двинулась на разведку – выяснять, что происходит. Из-за кромешной тьмы ничего не было видно, лишь очертания скованного холодом леса. Вскоре стужа заставила меня вернуться обратно к пламени и переливающимся углям. Я села, подобрав ноги к подбородку и натянув платье до пят. Я стала ждать, когда папа появится из леса. Я все ждала и ждала, пока темное небо не стало бледнеть. На востоке залегла золотая полоса разгорающейся зари. Казалось, само солнце, страшась холода, не торопилось показаться над горизонтом. Траву, сорняки и деревья покрывал толстый слой инея, который поблескивал так, словно склоны холмов по мановению волшебной палочки сделались стеклянными. Папа все не появлялся. Видать, он отправился за грузовиком. Мне все же пришлось встать – по нужде. Я поднялась на непослушных ногах, прогнулась в пояснице, чтобы растянуть спину, после чего наклонилась перед собой и, коснувшись ладонями коленей, принялась ждать, когда пройдет накативший на меня приступ слабости.

Я двинулась по тропинке. Вдруг я резко остановилась и обхватила себя руками. Из палочек на земле кое-как была сложена буква «К». Наверняка это папина работа. Что значит эта буква? Может, папа отправился в сторону Калоуи, где он в последний раз видел грузовик? Я вернулась обратно, подбросила дров в огонь и принялась готовить воду для кофе и завтрака. Через некоторое время встала и Лейси, мертвой хваткой вцепившаяся в стеганое одеяло. Я вручила ей одну из оловянных кружек с горячим кофе. Когда она взяла ее, руки сестры дрожали. Пальцы оплели кружку, чтобы хотя бы чуть-чуть согреться. Ее внешний вид вызывал у меня нешуточное беспокойство. Я всмотрелась в ее худенькое личико, отметив лиловый оттенок кожи. Да, мы все отощали, но Лейси и вовсе превратилась в тростиночку. Если б я ее не знала, то сейчас бы ее облик меня напугал. Больше всего Лейси напоминала безумную. Когда мама заворочалась и села, мы сидели под одним стеганым одеялом с Лейси и потягивали кофе. Мы встретились с мамой глазами поверх языков пламени, и она сразу поняла, что папа ушел – несмотря на то что я не проронила ни слова.

Я протянула ей ее кружку кофе:

– Вот,