Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Здесь не знают слова «генерал» и называют «ва­ ли»,— пояснил Бакен.

Когда пришло время рассчитываться, Токаш сунул руку в карман и тут же быстро вынул обратно — что если заплатить николаевскими серебряными монетами?

— Ну, Курыш, денег нет. Закладывай свою одежду в залог.

Курышпай громко расхохотался.

— Я слуга, а ты господин. Плати сам!

— На!—предложил Токаш серебряные монеты уз­беку-официанту.— Российские деньги.

Узбек покачал головой — эти деньги здесь не в ходу.

Вчера в Коргасе Токаш обменял некоторую сумму николаевских денег на урумчинские ланы, на кашгарские сары и на илийские тензы. Кто знает, может быть, в пои­сках скитающихся казахов придется побывать и в других валиятах. Пришлось заплатить обмененной монетой, на­поминающей конскую подкову.

Когда они вышли на улицу, уже смеркалось. Теперь в валият идти поздно. Втроем они направились к дому Бабашева.

Дом был двухэтажный, каменный, огорожен высоким забором. Большие ворота крепко закрыты. Да, из этого дома выбраться Айгуль нелегко. И хотя мучила Токаша тревога, он сдерживал себя, стараясь быть спокойным.

— В этом городе вечером окна и ворота всех домов наглухо закрываются — такой порядок,— пояснил Бакен

Курышпай недолго задумывался над порядками в Кульдже. Он вскочил на плечи Бакена, перелез через за­бор и открыл калитку. Во дворе — сад. Слева —ступень­ки, ведущие в дом. Они поднялись по ступенькам. Токаш вдруг резко остановился.

— Пожалуй, неудобно вваливаться всем сразу. Пусть сначала зайдет один Бакен. Если не встретится Айгуль, пусть приведет Аянбека!

Бакен вошел в дом, а Токаш и Курышпай углубились в сад и сели на скамейку под деревом.

— Над Тянь-Шанем, над городом нависли черные ту­чи. На вершинах гор часто вспыхивали и гасли молнии. Вот-вот хлынет дождь.

Бакен что-то задержался. Токаш начал беспокоиться, время от времени бросая тревожные взгляды на Курыш- пая. Курышпай тихо мурлыкал про себя песенку, и за­думчиво рассматривал загадочный каменный дом. По ли­цу его можно было догадаться, что он вот-вот пойдет в этот дом и устроит там скандал.

Когда ждешь, каждая минута кажется бесконечной! Они думали, что уже прошло много времени. А между тем Бакену хватило на все трех минут. В дверях появи­лись двое: Бакен и коренастый, с клинообразной боро­дой... Аянбек!

Аянбек кинулся обнимать Токаша.

— О, родной! — из глаз сто покатились слезы, он не мог даже спросить о здоровье приехавших.

— Айгуль... Где она?—голос Токаша дрожал.

— Айгуль-жан здесь.

У Токаша мелькнула страшная догадка. «Здесь, зна­ чит, вышла замуж...» Но спросить об этом не было силы.

— Ты говорил, что сейчас Айгуль будет петь?—на­помнил Бакен.

«Значит, правда...»— подумал Токаш.

— Да... Сегодня придут гости... — Аянбек все еще всхлипывал, не находил себе места.

— Э. Аянбек, не суетись, сядь! Ты, кажется, лишился рассудка, бедный? — Курышпай потянул его за полу. — Ну, расскажи спокойно: что делает Айгуль в доме этого уйгура и что сам делаешь?

— Ох, что там говорить! — Аянбек махнул рукой. — Жизнь хуже собачьей... Я ухаживаю за конями. Айгуль... — и зарыдал совсем по-детски.

Токашу показалось, будто чья-то скользкая рука пробралась к сердцу и сдавила его. Бесчестие хуже смер­ти!— но этого он не осмелился сказать прямо и решил во что бы то ни стало поговорить с Айгуль.

Гости не заставили долго ждать, они прибывали один за другим, поднимались по ступенькам вверх. Все в ши­роких дорогих халатах, все толстые, с подкрученными усами. Аянбек то и дело открывал тяжелые ворота и про­вожал гостей в дом.

Курышпай, Бакен и Токаш сидели под деревом и на блюдали за ними. Аянбек исчез надолго. В доме слышал­ся смех — там пировали.

Когда перевалило за полночь, в сад пришел Аянбек и подал им знак — «идемте». Они поднялись по ступень­кам, прошли полутемным коридором. Заглянули в двер­ную щель: на полу полукругом сидели торговцы — улы­бались, говорили вежливо, иногда дружно смеялись.

Токаш искал глазами Бабашева. Стоящий рядом с ним Аянбек, как бы угадав его мысли, шепнул на ухо:

— Тот, что на тахте у окна, и есть сам бай...

На тахте лежал пожилой мужчина, горбоносый, весь заросший черным волосом, он высокомерно поглядывал вокруг — никого не признает и не считает себе равным, Весь его вид говорит, что для него не может быть ничего недозволенного. Вдруг бай быстро взглянул направо: То­каш тоже посмотрел в ту сторону. О, судьба! Там сама Айгуль! Она появилась в белом шелковом платье, на го­лове тюбетейка, разукрашенная позументом, в руках — домбра. Лица ее не было видно: Айгуль повернулась к баю.

Токаш начал борьбу со своим сердцем. Что если вой­ти, схватить и увести Айгуль? Но голос рассудка возра­жал: «Нет, нужна изворотливость. Здесь — чужая стра­на. Терпение, Токаш, терпение».

Но вот зазвучала какая-то беспокойная мелодия. От нее веет холодом — будто дохнул осенний ветер Семи­речья... Айгуль нежным голосом запела песню, Токаш никогда ее не слышал:

Я скучаю, я тоскую день и ночь не по тебе ль, Край родной мой, Семиречье, золотая колыбель? Я скитаюсь на чужбине — такова судьба моя. Лишь одну храню надежду, в своем сердце затая...

Это не песня, а плач! Разве могут понять эти толсто­брюхие жалобу и мольбу юного сердца? Им нужен смех, веселье, развлечение. Хозяин, скаля зубы, говорит: «Пой, веселее пой!»

Но Айгуль не поет, а плачет.

Токаш крепко схватил за плечо Курышпая, который стоял согнувшись рядом.

— Терпение, терпение! — шепнул Курышпай и потя­нул его за рукав.— Пойдем, выйдем... У меня появилась мысль.

Тучи рассеялись, и небо стало ясным. Луна села на Тянь-шаньские вершины. Замигали звезды. Сад был оку­тан зеленым светом, он застыл в дремоте.

Токаш и Курышпай углубились в сад. Бакен остался ждать Аянбека.

— Птичка, попавшая в клетку...— прошептал То- каик — Надо освободить ее.

— Самое главное, сможет ли Аянбек позвать Айгуль.

Да, это самое главное. Уж если отец не может позвать свою дочь, разговаривать с ней, значит хозяином ее стал Бабашев. Расстроенный Аянбек .ничего толком не смог объяснить, или боялся сказать все до конца...

Показался Бакен. Гости стали расходиться. В комна­тах Бабашева погасили свет. Дом погрузился в сон. Веро­ятно, и все слуги тоже пошли на покой. Аянбека и Ай­гуль все еще нет.

Токаш сидел под деревом, крепко обхватив колени, по­ложив подбородок на руки, и смотрел на замерший бай­ский дом. Горькие думы взвинтили нервы. Порой ему ка­залось, что вот-вот задохнется, сердце замрет и думы на­всегда исчезнут...

Неужели