Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

– Кадыров, – шепнул Равиль, – второй секретарь горкома. Его ани знает, он даже дома у нас был.

Горка недоверчиво покосился на друга – опять прихвастывает? но тут Кадыров дошаркал наконец, кашлянул, грохотом отозвавшись в динамиках, и заговорил.

К счастью (публика уже начала подмерзать), речь его была недолгой, хотя он успел отметить и заслуги «дорогого Никиты Сергеевича», и «огромный талант и волю нашего Фикрята Ахметжановича» (тут уже Горка мог бы козырнуть перед Равилем, он слышал, как отец сообщил матери, что «хозяином всей Татарии сделали какого-то тридцатилетнего сопляка») и особо подчеркнуть роль горкома партии, поддержавшего инициативу руководства пятого стройтреста о создании для тружеников Бугульмы такого прекрасного места культуры и отдыха (тут Горка с Равилькой опять хмыкнули, переглянувшись, – очень это напомнило, кто оказался главным в их затее с мушкетерским спектаклем).

Отговорив, Кадыров отер голову свободной рукой и пошаркал назад, а навстречу ему от павильона, растекаясь двумя струйками по сторонам катка, заскользили под вальсовую музыку ладные юноши и девушки в свитерах и трико, взмахивая в такт маленькими красными флажками. Они описали круг (струйки ловко перетекали одна в другую), скрылись в павильоне, а громкоговорители сообщили, почти левитановским голосом, что дорогие товарищи могут пройти к кассам, чтобы потом получить удовольствие от нового катка.

Народ хлынул, но многие не к кассам, а на выход, к автобусной остановке. Горка таращился на этот исход, не понимая, а Равиль, явно обогатившись знанием после лицезрения у себя дома секретаря горкома Кадырова, засмеялся и сказал:

– Не просекаешь? Это которые по разнарядке пришли, а которые как мы – ты вон туда смотри – балдеют!

Каток действительно быстро заполнялся людьми, смехом, повизгиваниями, скрипом коньков, над всем этим звенели, сменяя одна другую, веселые песни; друзья заплатили по два рубля за вход и влились.

Равилька тут же умчался от Горки на своих «ножах», Горка попробовал догнать, не сумел, потерял друга в этой круговерти, плюнул и плюхнулся в снежный бруствер. Что-то ему не каталось: края жестких кирзовых ботинок резали щиколотки, неправильно, похоже, заточенные «полуканады» плохо держали лед и вообще тут не было никого, кого бы он знал (кроме Равильки, конечно), все чужие. Ни Розочки не было, ни даже Лоры, и весь этот праздник был какой-то не такой.

Погрустив, Горка переобулся в павильоне в привычные валенки и поплелся домой, так и не дождавшись Равиля.

На следующий день Равиль перехватил его, когда Горка шел из школы, будто ждал.

– Кондыляешь? – задорно спросил Равилька. – Вот учился бы в нашей шестой (он обвел рукой здание новенькой школы у него за спиной), не пришлось бы через полгорода пехать каждый день.

– Мне не трудно, – мрачно ответил Горка, – и вообще…

– А вообще, – перебил Равиль, – харэ грузиться, я с отцом переговорил, тащи вечером свои коньки, он заточит – летать будешь!

Горка все так же мрачно посмотрел на друга, но что-то в нем шевельнулось: может, в самом деле все наладится, если коньки навострить как следует?

По правде сказать, с этими коньками у Горки были давние проблемы. То есть не буквально с этими, на ботинках, которые ему родители подарили всего месяц назад, а с теми, на которых он учился кататься, едва пойдя в школу. Это были две железяки с проушинами для веревок или тесьмы (у Горки была тесьма), которыми железяки надо было приматывать к валенкам. Валенки пружинили, тесьма тянулась, у Горки не хватало силенок и терпения, чтобы все принайтовать как следует, и в результате уже через десять минут катания на пруду коньки сползали набок, Горка начинал спотыкаться, соседские пацаны – смеяться, он психовал, сдирал коньки и уходил с позором и слезами.

А однажды он так навернулся, запутавшись в коньках, что пару минут не мог подняться, головой о лед стукнулся. И вот он лежал, кося глазом на лед, и вдруг увидел, какой он красивый. Он увидел идущие вглубь причудливо изломанные трещины, отливавшие серебром в голубом, рассыпанные там и сям воздушные пузыри, а в самой толще – застывшие, тянущиеся к свету буро-зеленые водоросли и еще что-то застывшее, мелкое, как насекомое в янтаре. И так все было тихо, покойно, что хоть и не вставай.

Горка встал, конечно: мало ли что – навернулся, надо было жить дальше.

Федор Харитонович заточил их коньки махом, только искры полетели над наждачным кругом. Их – это Горкины и Розочкины, у нее, оказывается, тоже были! «Ласточки», как их Равилькин отец назвал.

– «Ласточки», – пояснил Федор Харитонович, поймав удивленный взгляд Горки, – это девчачья модель такая, – легкие, быстрые, – он глянул усмешливо на теревшуюся рядом Розочку, – если, конечно, кто кататься умеет. А у тебя вот «полуканады», – знаешь, что это такое?

– Ну, – протянул Горка, – это про канадский хоккей…

– А почему «полу»? – не унимался Федор Харитонович и, не дожидаясь ответа, прочитал целую лекцию – про хоккей, про то, что на «канадах» легче стопорить, резко менять направление бега, но они высокие, и для новичков делают пониже, чтобы привыкли.

– А «ножи», скажем, – тут он с гордостью посмотрел на сына, – это исключительно для бега на скорость, тут не навертишься, а вот…

Он слегка зануда, конечно, Равилькин отец, подумал Горка, но его мысли захватило другое: значит, Розочка будет ходить с ними на каток? Это было супер!

– Ты чего разулыбался? – вернул его на землю голос Федора Харитоновича. – Ты давай не улыбайся, а слушай задание: в субботу пойдете на каток все вместе и будете с Равилем учить сестренку, чтобы через неделю порхала у меня!

Горке Розочка была уж точно не сестренкой, но он воспринял наказ Федора Харитоновича с воодушевлением, решив, что первым делом покажет Розочке, как делать «пистолетик».

Дни до субботы тянулись ужасно долго, наконец она наступила, и троица отправилась на каток. Они и Гусмана звали, но он как-то сразу отстранился, сказав, что давани плохая стала и надо за ней ходить. Равиль, правда, предположил, что предки просто не дали Гусману денег на коньки, Горка горячо возразил, они заспорили было, но быстро остыли, – может, так, может, не так, факт, что они были втроем, без Гусмана.

Каток в этот раз выглядел далеко не так празднично, как в день открытия, гирлянды убрали, да и лед был не таким гладким, а почерканным коньками, но прожектора светили, музыка гремела, воздух был морозен, ядрен и чист, и, осмотревшись, ребята покатили не спеша. Впрочем, про Розочку трудно было сказать «покатили», она неуверенно перебирала ногами, спотыкалась, поминутно хваталась за брата и Горку,