Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

примораживало, покрывало землю мохнатым инеем, днем – подтаивало. Голод полз следом, лизал потертые пятки, мутил желудки, туманил головы. Охота на птиц не удалась, питались травой, жевали кору, сосали хрустальные прозрачные льдинки, собирали горькую ягоду. А вокруг свистела и щебетала жизнь, разбегались и прятались звери. Над горизонтом поднималось розовое солнце, над костром сияли крупные стеклянные звезды.

Впереди лежала плоская блестящая равнина, как чешуйчатый бок селедки, с искрившимся на солнце снегом, с темной полоской леса по левому краю. Чистое голубое небо тяжестью навалилось на плечи, звоном в ушах разлилось по земле.

Сгорбившись, Санчо торил дорогу, не поднимал голову, не глядел на желтый слепящий диск. От усталости и белизны перед глазами вспыхивали радужные пятна, расплывавшиеся кругами, как от капель дождя на воде. Желтые, золотистые, синеватые – они плясали рождественским фейерверком, наскакивали друг на друга, исчезали. Ныла спина, гудели пудовые ноги, болели обмороженные ступни. Мир сузился, замкнулся болезненными ощущениями. Усталость и голод вытеснили прочее. Только бы не упасть, только вперед, к складам продовольствия, к теплу, к людям.

– Не могу больше,  – Окасио повалился в снег, закрыл глаза.

Наварре обернулся, посмотрел на него, захотел лечь рядом и не вставать. Разве могли они предположить, что путь окажется изнурительным и долгим? Солдат опустился на колени, прислушался, как тяжело хрипел матрос. От его горячего дыхания перед лицом увеличивалась проталина, обнажавшая бурую траву под цвет бороды. Капельки зависли на стеблях, потекли к корешкам. Санчо нагнулся, чтобы рассмотреть их поближе, не удержался и повалился на бок. Щека почувствовала приятную прохладу. Он повернул голову, потерся лбом, ощутил на губах и щеках зуд от слипшихся волос. Огненные круги от холода сделались лиловыми, синими, потом исчезли, уступили место коричнево-красному фону, начавшему темнеть. Капельки подтаявшего снега раздражали кожу, ползли по лицу. Стало противно. Солдат рывком перевернулся на спину. Дыхание Окасио выровнялось, затихло.

– Заснул?  – Санчо потрепал его по плечу.

Матрос вытащил из-под себя затекшую руку подсунул под голову.

– Отдохни немного. Сегодня или завтра дойдем,  – успокоил Наварре.

– Я слышал это вчера и позавчера,  – глухо отозвался Окасио.

– Теперь близко.

– До неба?  – попытался усмехнуться матрос – Зачем я согласился идти с тобой? Если бы ты не упал с сумкой в воду, были бы уже в лагере,  – зло прошипел в мокрую траву.

– Если бы…  – миролюбиво передразнил Санчо.  – Если бы Фодис не плевал на статую Антония… Если бы ты крепко связал плот… Если бы…

– Видеть тебя не могу,  – признался Окасио.  – Все продукты загубил.

– Я солдат, а ты – мореплаватель, не сумевший без потерь перебраться через реку!  – обиделся Наварре.

– Шел бы ты один от греха подальше,  – посоветовал Окасио,  – а я за тобой.

– Нет,  – возразил Санчо,  – в одиночку пропадем, ночью волки загрызут.

– Не загрызут.

– Без меня ты не разведешь огонь.

– Разожгу.

– Не дело ссориться посреди пустыни,  – упрекнул Наварре.  – Можешь не любить меня, но пойдем вместе или с голоду подохнем.

– Подохнем,  – повторил матрос.

– Я не собираюсь,  – выпрямился Санчо,  – и тебе не позволю!

Голова слегка закружилась, в ушах опять зашумело. Упершись руками в снег, Санчо разглядывал плывущую перед глазами равнину, ждал. Она остановилась, но не застыла привычно, а колыхалась в белом саване, подобно океану.

– Вставай!  – сказал он матросу и толкнул его в спину – Вечером отдохнем. Пока есть силы, надо идти.

– А потом?  – без злобы спросил Окасио.

– В лагере накормят, дадут горячего вина.

– Неужели дойдем?

– Обязательно. Вставай, Окасио, вставай!

Матрос поднялся на четвереньки. Санчо перехватил его, помог подняться на ноги. Вздрогнула, пошатнулась земля, закачалась под рваными сапогами, поползла назад к реке Святого Креста. Запрыгало маятником рыжее солнце, как пьяный матрос на палубе. Дохнуло в лицо легким северным ветром с аргентинских степей. Взявшись за плечи, испанцы упорно шли вперед, жмурили воспаленные глаза от ослепительного сияния снега. Дергались, кружились бесцветные чертики, расплывались радуги, вспыхивали козявки-запятые, смешивались пятна, загорались кровью, белели. В голове стучало, свистело, шипело, шквалом обрушивался шум, внезапно прорывалась тишина, лишь жилка под шапкой отчетливо считала шаги.

Вдвоем идти стало легче. Они поддерживали друг друга, не давали упасть, запнуться о собственные ноги. Силы как бы удвоились, а боль с усталостью поделились поровну. То нагнувшись вперед и по инерции ускоряя ход, то выпрямившись и замедляя движение, они брели не проронив ни слова, старались шагать в ногу, не тянуть приятеля в сторону. Они не думали ни о чем, только следили за бродягой-солнцем, чтобы оно плясало слева, не появлялось на пути.

Вечером они вышли к океану. От радости хотелось плакать и кричать, бухнуться в ледяную воду, лизать соленые камни. Атлантика отливала свинцовой синевой в лучах заходящего солнца. Валы накатывались на берег, раскачивали изъеденные дырами льдины, сталкивали их, крушили. Привычный мерный рокот с шелестом уходящей волны вышиб из головы посторонние звуки, заполнил все вокруг, заставил вздрагивать от ударов исхудавшие тела. Они узнали низменные берега, редкие клыки торчащих скал, вдоль которых проплывал маневренный «Сант-Яго». Теперь можно было загнать доверчивого «гуся», найти при отливе съедобных моллюсков, йодистые водоросли.

– Сколько отсюда до лагеря?  – спросил Окасио, жадно вдыхавший соленый воздух.

Солдат пожал плечами.

– Ты говорил – день-два…

– Не знаю. Я готов идти хоть до Испании.

– Я тоже,  – засмеялся матрос.

– Наверное, берегом идти труднее?  – солдат разглядывал скалы и впадины.

– Зато у нас будет еда, мы не умрем с голоду,  – пообещал Окасио.  – Я спущусь, поищу чего-нибудь на ужин.

– Иди,  – согласился Санчо.

Солдат опустился в снег на колени и долго молился. Солнце садилось за спиной, посылало к океану длинную серую тень испанца с вытянутой прямоугольной головой. Клешнеподобная рука осеняла ее крестным знамением. Когда Санчо кланялся на восток, тень укорачивалась, превращалась в пятно и вновь тянулась к воде, обретала сходство с человеком.

На западе небо сделалось таким, как вечерние краски на равнине. Розоватая синева налилась багрянцем, сгустилась. Снег пожелтел, словно подтаял, постарел. Океан наполнился суровостью, волны выросли, сырой песок почернел. По нему бродил Окасио, нагибался, что-то подбирал, не обращал внимания на закатное буйство, на слившийся на востоке с водою небосвод.

* * *

Горело вечернее небо над рекой Святого Креста, дымилось клубившимися облаками. Малиновое солнце прожигало их горячими золотыми лучами, цеплялось за изгаженные птицами скалы, упиралось в зеленовато-бутылочную воду. Колья частокола форта побурели, рубленые концы набухли янтарем. Подтеки смолы заиграли топленым сахаром. Под порывами ветра стружки на потемневшем валу заколыхались