Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Все, все, расходитесь поживее! — заторопил больных Гипподам. — Исцелились — завтра жертву Асклепию принесете с утра и по домам. В гостинице мест мало.

— Идем, Аппиана, — сказал Кесарий, пряча иглы и пинцеты в деревянный футляр. — Пора в Новый Рим.

— Не желаете ли храмовую повозку? — вкрадчиво спросил Гипподам.

— Нет, мы верхом, — кратко ответил Кесарий.

Ему уже подводили оседланного вороного коня.

— Верхом, дядя? — завопила Аппиана от восторга.

— Да, — улыбнулся Кесарий. — Думаю, так мы Трофима догоним и обгоним.

— Ну, в добрый путь, Кесарий иатрос, — проговорил Фалассий, отстраненно обнимая его. — Еще свидимся, боги милостивы… Ты не знаешь новостей?

— Каких? — нахмурил брови Кесарий.

— Последних… Как знать, может, и права была та слепая прорицательница из афинского храма Артемиды… Так что погоди принимать крещение, Кесарий иатрос, не торопись. Как знать, может мы с тобой гораздо ближе сойдемся со временем.

— Как знать! — усмехнулся Кесарий. — Счастливо оставаться, Фалассий иатрос!

Он вскочил в седло и подхватил взвизгнувшую от счастья Аппиану, усадив ее перед собой.

— Если что, я свяжусь с тобой через епископа Пигасия! — крикнул жрец уже вслед всаднику.

12. О Леонтии Архиатре и Аретее Каппадокийце

Повозка покачивается, ветер почти не проникает под широкий кожаный полог. Из Никомедии в Новый Рим путь неблизкий, два дня на хороших лошадях.

Внутри сумрак, только свет из щелей падает на лицо спящего Фессала. Юноша свернулся калачиком на сиденье напротив Каллиста, натянув плащ по самый нос. Мерзнет, бедняга.

Каллисту становится жаль его, и он набрасывает поверх его плаща свою толстую хлену[107]. Фессал быстро согревается и начинает ворочаться, растягиваясь во весь рост и высовывая голову из-под некрашеной шерстяной ткани. Лицо его все еще слегка опухшее от слез — наревелся на похоронах.

Каллист не осуждает его за это — он и сам постоянно чувствует комок в горле. Как все неожиданно. Впрочем, смерть всегда неожиданна, хоть и все знают о том, что она наступит.

Какой солнечный день стоял тогда — казалось, что пришла весна.

+++

…Когда Каллист в сопровождении раба, несущего свитки, тщательно отобранные в библиотеке помощником архиатра, переступил порог зала для занятий, весеннее, дерзкое солнце на несколько мгновений ослепило его — словно он вышел из темной пещеры на волю.

Ученики в светлых хитонах с шумом поднялись со скамеек, приветствуя его. Евстафий, грузный, взрослый юноша, сидевший на подоконнике, нервно тер плохо выбритые щеки, недовольно глядя на всех невыспавшимися глазами-щелочками. Каллист поздоровался, сделал приветливый знак рукой — молодые врачи сели. Фессал за это время уронил поочередно вощеную дощечку, стиль и нож. Посидоний покровительственно помог ему собрать вещи.

— Если бы я был Диоген, а ты — Александр, — проговорил Каллист, щурясь, — то я бы попросил тебя не загораживать мне солнце, Евстафий. Но у нас, увы, другие имена — поэтому сиди уж там, на подоконнике, пока солнце не уйдет.

Грузный юноша, поняв сарказм, неуклюже переполз на скамью рядом с Фессалом и Посидонием. Посидоний, кудрявый, светловолосый (кажется, поэты именно таких называли — «златокудрый») тонко сложенный юноша-грек, брезгливо поморщился. Его брат, плечистый Филагрий, бросил на Евстафия презрительный взгляд. Евстафий буркнул Фессалу: «Подвинься!», толкнул его в плечо, и лемноссец снова уронил дощечку и хирургический нож.

Каллист сел на простой деревянный стул со спинкой, велев рабу прикрыть окна занавесями. Солнечный луч беззаботно плясал среди нежно-голубых прожилок египетского мрамора на огромном столе, вокруг которого расселись ученики.

— Я хочу начать с того, чтобы напомнить вам — сегодня школу покидают наши Махаон с Подалирием, — сказал Каллист, сделав жест в сторону Филагрия и Посидония. — Мне и грустно, и радостно, друзья мои, — добавил он, улыбаясь.

— Спасибо вам, Каллист врач! — пробасил Филагрий.

— Мы провели с вами незабываемое время! — добавил глубоким, звучным голосом Посидоний.

— Жаль, что операцию Антилла[108] сделать не довелось! — вздохнул Филагрий.

— С Кесарием архиатром сделаете не одну, — засмеялся Каллист. — Ну, что поделаешь — вам тогда не удалось мне ассистировать… Часто жизнь влечет нас туда, куда мы вовсе не собираемся. Как ваш отец? — участливо спросил он.

Посидоний вздохнул, и брат ответил за него:

— Пора уже нам привыкать к тому, что мы должны сами… ну… в общем…

— Каллист врач, он уже не узнает нас, — тихо сказал Посидоний.

Их отец — Филосторгий, эллин, известный врач из Фессалии, уже давно переехал по приглашению городского совета в Халкидон — на родину знаменитого Герофила Александрийского. У него раньше даже была своя частная школа и несколько поместий в Вифинии и Каппадокии. Старший его сын, тоже Филосторгий, стал архитектором и нелепо погиб, упав с верхнего этажа при осмотре строящегося по его проекту летнего дворца какого-то императорского родственника. Мать лишилась рассудка — она стояла внизу, и Филосторгий-младший разбился, упав к ее ногам. Говорят, все камни были забрызганы кровью. Их похоронили вместе — в тот же день она наложила на себя руки. На похоронах с отцом случился удар, его унесли в дом на носилках. Больше он не вставал и мог шевелить только левым мизинцем. Филагрия и Посидония взял в ученики Леонтий — так они встретились с Каллистом. Посидоний похож на мать — Каллист сразу отчего-то подумал так. Можно почти всегда угадать, когда мальчик похож на мать. А Филагрий — совсем другой, в Филосторгия. Филосторгия Каллист встречал несколько раз в Новом Риме — это был уверенный в себе, успешный, крепко стоящий на земле человек. «Что с ним стало, Каллист, если бы ты видел!» — качал головой Леонтий архиатр.

— Доброй удачи вам, ребята, — сказал Каллист. — Пусть Тюхе улыбнется вам в Новом Риме.

Они тоже эллины, оба. Носят на груди горгонейоны[109] из коралла — маленькие, искусной работы, — такие матери детям в знатных семьях на шею надевают, чтобы от зла хранить. У Каллиста тоже был такой, он его оставил у дяди в ларце под статуей Исиды. Надо было с собой взять на Кос, но кто тогда мог подумать, что…

Каллист обрывает ход своих мыслей и нарочито строго спрашивает:

— Филагрий, ты ведь дежурил вчера после полудня и сегодня ночью?

Последнее дежурство — Филагрий уговорил Каллиста его поставить. Он готов день и ночь оперировать. Пока Посидоний собирал их вещи, готовился к отъезду в Новый Рим, его брат проводил время во врачебном кабинете, иатрейоне.

— Да, Каллист врач. Все хорошо прошло — два кровопускания, с помощью сикий,[110] три клюсмы[111], один парацентез у больного водянкой.