Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— А вы ничего не слышали, Каллист врач! — весело добавил Посидоний. — Мы вам ничего не рассказывали!

— Да уж, — сказал Каллист.

— Спасибо за то, что оформили нам поездку на почтовой карете за казенный счет! — продолжал Посидоний. — Очень нас выручили.

— Вам в первое время в Новом Риме деньги понадобятся, а у вас их не так уж много.

— Это верно, — сказал Филагрий. — Но мы уже решили подрабатывать на ипподроме. Возницами на квадригах.

— Возницами?! — открыл рот Фессал.

— А то! — засмеялся Филагрий, набрасывая на могучие плечи сползающий плащ. — И еще в гладиаторскую школу.

— Гладиаторами, — добавил Посидоний, улыбаясь. — Филагрия ретиарием, меня…

— Да ну вас, — обиделся Фессал, поняв, что его разыгрывают. — Хирургами, конечно же?

— Телесфорушка, какой же ты, все-таки, милый! Каллист врач, вы следите тут за ним, а то он пропадет ни за грош, — сказал серьезно Посидоний, положив руку на плечо Фессала.

— И скажите ему, чтобы с нашим Евстафием-Алкивиадом не дружил. Он гнилой внутри, ненадежный человек, — добавил Филагрий.

Братья говорили наперебой.

— Да его ведь отчислят теперь.

— Поедет к папе в Галлию.

— Снег убирать.

— Вы видели снег, Каллист врач?

— Стратоник говорит, в горах лежит, белый такой, но мельче града, его много, можно на особых досках по нему кататься.

— Варварская забава.

— Вот Евстафий и будет кататься. До лупанария местного.

— А вы же пойдете проверять лупанарий? Возьмите его с собой. Он там — свой человек.

Халкидонцы хором захохотали — и атлет Филагрий, и тонкокостный Посидоний.

— Ребята, хватит, — остановил их Каллист.

— Простите, Каллист врач.

— Мы сейчас были у Леонтия архиатра, прощались с ним.

— Он велел вас позвать, с Телесфорушкой.

Они вместе вышли во двор, еще раз простились, обнялись, расцеловались.

— А вы сильно побили Евстафия? — смущаясь, спросил Фессал.

— Слегка, — весомо заметил Филагрий.

— Вполне человеколюбиво, — добавил Посидоний. — Ты что, в самом деле, в христиане перешел? Тоже этой ночью? Он — в лупанарий, а ты — в баптистерий?

Фессал покраснел.

— Нашел с кем дружить, право слово, — хмыкнул Филагрий. — Ну, бывай, Фессалион!

— Держись!

— Приезжай в гости!

— И вы, Каллист врач!

— Будьте здоровы!

— Будьте здоровы! — ответил Каллист и сказал вознице-сирийцу в пестром хитоне: — Ну, трогай!

Коренастые вифинские лошадки, издавая негромкое ржание, пустились уверенной рысью по никомедийской дороге — в сторону Нового Рима. Филагрий и Посидоний махали Каллисту и стоящему рядом с ним Фессалу до тех пор, пока коляска не скрылась за первым поворотом.

— В мае поедем с тобой в Новый Рим, Фессал, — положил руку на плечо ученика помощник архиатра. — Увидитесь. Не грусти.

Фессал улыбнулся сквозь навернувшиеся на глаза слезы.

— Сегодня будем с тобой дежурить вместе, — добавил Каллист. — А теперь — пора к Леонтию врачу.

…Леонтий архиатр лежал на низкой кушетке, укрытый ворохом шерстяных одеял. Его тонкие седые волосы разметались по льняному полотну простыни.

— Пришел, дитя мое? И ты, Фессал? — он сделал движение, желая приподняться. — Что ж ты так долго… не успеем теперь и поговорить как следует.

Раб-вифинец заботливо подложил под плечи архиатра подушку и подал кубок.

— Спасибо, Кандид… Подвинь вторую кушетку — пусть Каллист и Фессал сядут рядом со мной.

— Вам нездоровится сегодня, Леонтий врач? — встревоженно спросил Каллист, касаясь запястья архиатра — оценить пульс.

— Нездоровится, дитя мое… Послушай, что я тебе скажу… Что ты испугался? Пульс слабый, да… и все слабее и слабее будет… Ты послушай меня. Кандид, принеси ларец — вон тот, кованый… а теперь достань ключи… вот этот от него, да… открывай и отдай все, что там есть, Каллисту врачу…

— Леонтий архиатр, надо пустить кровь… — начал Каллист.

— Не надо, дитя мое. Разве ты не понимаешь, что со мной происходит? Вот, это письмо — рекомендации тебе… в Новый Рим… а второе — рекомендации Фессалу… Не перебивай! — строго сказал он, беря Каллиста за руку. — У тебя нет будущего в Никомедии. Это — мрачный, эллинский город, Каллист… Здесь сгубили твоего дядю… Тебе сразу надо ехать в Новый Рим… к Кесарию. Он поможет. И не оставь Фессала. Я взял его по Клятве врача — он внук моего учителя, Фессала из Гефестии Лемносской… Он еще отрок, ему нужна твоя поддержка. Обещай мне!

— Клянусь Аполлоном врачом, — проговорил Каллист.

Кандид внезапно упал на колени и уткнулся лицом в ложе хозяина.

— Не плачь, мой добрый Кандид, — ласково произнес Леонтий, гладя его голову другой рукой. — Вот, здесь и твоя вольная… и еще вольные Нимфее, Соклу, Просдоке и Гимну. Каллист врач позаботится о вас. Каждому полагается по двадцать монет, Каллист.

— Не умирайте, хозяин, — прошептал Кандид, целуя одеяла, укутывавшие Леонтия. — Лучше быть вашим рабом, чем ничейным свободным!

— Ну, Кандид, ну же… Женишься на Просдоке… купишь домик, будешь торговать… — улыбнулся Леонтий. — Не плачь.

— И еще, Каллист — в Новый Рим поедете за счет архиатрии… у меня еще остались неиспользованные поездки, так что не потеряй — вон там пергамен с разрешением. Кажется, все разъяснил вам… А ты, Фессал — вот кому кровь пустить надо! Бледный, как гипсовый Телесфор…

— Леонтий врач… — выдавил Фессал, опускаясь на колени рядом с Кандидом. Тот незаметно отошел прочь, сел на ковер у ног Леонтия.

— Дитя мое, мужайся…

Леонтий привлек к себе Фессала, поцеловал его светлую макушку.

— Подай-ка мне вон то письмо, Каллист, — попросил он. — Или лучше, сам прочти нам вслух.

Каллист взял с деревянного столика кусок пергамена.

— Это пишет мой друг из Рима, Марий Викторин… Он философ, грамматик и поэт… Тоже старик, приехать уже в Никомедию не может… Читай же!

— Unum primum unum a se ortum unum ante unum

deus praecedis omne quantum nullis notus terminis

nihil in te quantum quia neque quantum ex te est

namque ex te natum unum gignit magis quantum quam tenet

a hinc immensus pater est mensus atque immensus filius

unum autem et tu pater es unum quem genuis filius…

Единое, Первоначало, самоизлиянный Источник,

Боже мой, числом мне ли Тебя описать?

Нет Тебе меры, под силу ль числу выразить будет Тебя?

Единый рожден от Тебя, счислению Сам неподвластный,

Неизмеримый Отец, с Ним же Со-Неизмеримый Сын,

Един Единого Отче, что Единого Сына являешь[125].

— Хозяин, пресвитеры прибыть изволили, — вбежала в комнату молодая рабыня с красными от слез глазами.

— Зови их, Просдока, дитя мое, — слегка улыбнулся Леонтий. — А ты, Кандид, принеси тот самый белый хитон, что