Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

здесь он узнал много себе и всем на беду… Каллистион, береги Кесария… Я не брежу, не смотри так… слышишь, что я сказал? Друга своего, севастийца… Фессал, Фессал, дитя, не плачь…

Помилуй, Господи! Христе, помилуй!

Саможивущий Отец есть,

И Сын Рожденный есть Саможизнь,

Единосущен Отцу Он и присно живет.

— Видите? — Леонтий поднимает вверх пальцы — он уже не в силах оторвать от груди ладонь. — Видите?

Лицо его сияет несказанным счастьем.

— Выше… выше…

Каллист слышит гулкие удары сердца — точно сильная птица бьется о прутья клетки — потом еще и еще, медленней и глуше. Настает тишина.

+++

…Коляску встряхивает, она останавливается

— Переправа! — кричат снаружи.

— Вот, Фессал, мы уже почти и в Новом Риме, — говорит Каллист, кладя проснувшемуся ученику руку на плечо.

13. О христианах, эпикурейцах и врачах

— Уже недалеко, Фессал. Устал? — Каллист похлопал своего юного спутника по плечу. — Надо было бы тебе остаться в гостинице и отдохнуть.

— Нет, что вы, Каллист врач, я не устал, — замотал головой Фессал. — Зачем мне оставаться в гостинице? Я никогда не был в Новом Риме, я хочу все посмотреть… Это и есть статуя императора Константина?

— Да, — кивнул Каллист.

Они стояли на площади недалеко от какой-то базилики, к которой на полном скаку мчался недвижимый всадник в императорской тоге. Его лицо с огромными глазами и тяжеловесным подбородком было полно отчаянной решимости.

— А там — христианская церковь? — спросил Фессал — бледный от усталости, с тенями под глазами. — Можно мне посмотреть, Каллист врач? Я вас потом догоню.

— Можно подумать, ты не видал никогда христианских церквей, Фессал. Давай потом… — начал Каллист, но, увидев, как опечалился его ученик, кивнул:

— Хорошо, только быстро. Я подожду тебя у фонтана.

Радостный Фессал бросился к базилике. Каллист сел на мраморный борт фонтана, разулся, опустил ноги в ледяную воду и потом растер их краем своего пыльного плаща. Вода быстро снимает усталость. Новый Рим! Он построен по плану, улицы здесь прямые, заблудиться сложно — не то что в древней Никомедии, где улицы петляют, словно ходы в лабиринте Минотавра. Он вдруг вспомнил, как случайно увидел, посещая кого-то на правом берегу Никомедии, двух мальчишек из синойкии[127], рисовавших углем на стене кузницы клубок путаных линий и чудовище. Пока старший, черноволосый, пыхтя и высунув от усердия язык, изображал получеловека-полубыка (Каллист удивился тому, с каким искусством он это делает!) второй печатными буквами писал на стене: «Лабиринт. Минотавр». «Ксен, бежим!» — завопил вдруг творец Минотавра, и мальчишек словно ветром сдуло, прежде чем волосатый кузнец, держа в одной руке мехи для горна, успел схватить их за уши. Подмастерья, почти ровесники Ксена и его брата, тем временем высунулись из кузницы и, зажимая рты руками, чтобы не смеяться в голос, показывали друг другу на изображение на стене. Минотавр был явно списан с кузнеца. Каллист рассмеялся — сходство было уловлено точно. Кузнец неодобрительно посмотрел на прохожего в богатой одежде, потом поскреб темя, погрозил пальцем исчезнувшим сорванцам и вернулся в кузницу, повторяя: «Отец пьет беспробудно, а дети как трава полевая растут!»

— Каллист врач! — запыхавшийся и раскрасневшийся Фессал подбежал к нему. — Знаете, кто здесь похоронен?

— Не знаю, — ответил Каллист. — Ромул и Рем? — неудачно пошутил он.

— Нет! — радость Фессала не омрачилась даже от скепсиса старшего друга. — Врач из Вифинии! Пантолеон! Помните, Леонтий архиатр говорил? Он тоже был последователь божественного Плотина… а потом крестился! Пойдемте, Каллист врач! Это же ваш земляк, он поможет нам в этом городе! Это знак богов!

— Ох, Фессал, — покачал головой Каллист и улыбнулся. Юноша был охвачен радостью и ликованием и едва не пускался в пляс.

— Пойдемте, зажжем на его гробе свечи! Пойдемте, Каллист врач! Я не стал без вас!

— Знак богов, говоришь? — Каллист поднялся на ноги. — Ну, если хочешь, пойдем.

В базилике было мало людей — судя по всему, все уже расходились после какого-то христианского собрания. Каллист взял две маленькие восковые свечи, опустил серебряную монету в ящик для пожертвований и протянул одну из свеч Фессалу. Тот, следуя примеру каких-то шедших перед ним ремесленников, преклонил колена у гробницы и, прижавшись лбом к теплому каппадокийскому мрамору с золотистыми прожилками, что-то зашептал. «Какой хороший мальчик, — подумал Каллист, вертя в пальцах тающую свечу. — Кто бы ты ни был, вифинец, христианский герой, подай Фессалу добрую удачу Тюхе в этом городе!»

Он поднял глаза, рассматривая мозаику. «Пантолеон врач» — светились в полутьме буквы над кудрявой рыжеволосой головой молодого человека в белой одежде — то ли тоге, то ли в белом хитоне и белом плаще. Рядом была изображена процессия, несущая ковчег навстречу спешившемуся и простирающему руки вперед императору Константину — его было сложно не узнать, он был точь-в-точь как всадник с площади. Над ковчегом была надпись — «Пантелеимон, свидетель Всемилостивого Спасителя Христа». Мартир. Свидетель. Он — христианский мученик, Пантолеон Вифинец, врач.

Каллист зажег свою свечу и пристроил ее среди других в простенький подсвечник с белым морским песком — как на побережье Пропонтиды, у Никомедии. «Тюхе — своенравная женщина, и под ногами у нее неустойчивый шар, — вспомнил он слова покойного Леонтия. — А Гермес — надежный вождь, он опирается на куб. Надо трудиться и действовать, а не полагаться на Судьбу».

«Видишь, Вифинец, он же еще совсем отрок, Фессал. И сирота. У него никого нет, кроме меня и Леонтия, но Леонтий умер, а ему еще надо учиться. Пусть Кесарий пристроит его куда-нибудь. А я поеду… ну, куда мне поехать? В Рим? А что, Вифинец, это мысль… Да, в Рим».

— Ты — эллин? — кто-то тихо спросил его — на чистом греческом, но с гортанным акцентом.

— Да! — резко обернулся Каллист, готовый дать отпор.

— Не сердись, — засмеялся в полумраке высокий незнакомец. — Пантолеон Вифинец все исполнит, — неожиданный собеседник Каллиста смолк, закутался в воинский плащ и медленно удалился, теряясь в свете, льющемся из дверного проема. Каллист провожал его взглядом и не заметил, что Фессал уже поднялся с колен и подошел к своему старшему другу.

— Ну что, Фессал? — спросил Каллист. — Рад?

Юноша поспешно вытер слезы.

— Клянусь Гераклом! Ты опять ревел…

— Не сердитесь, Каллист врач! — растерялся Фессал.

— С Гераклами своими в капища свои поганые идите! — раздался величественный баритон, и какой-то небритый мужчина в длинном хитоне с метелкой в руках подскочил к ним.

— Ты, кажется, пол подметал? — заметил Каллист, заслоняя испугавшегося Фессала. — Вот и