Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Он двоюродный брат императора Констанция, Каллист врач?

— Он… он сын Юлия Констанция, брата Константина Великого. Его отца убили во время мятежа после смерти Константина, когда началась борьба за трон. Ему было шесть лет тогда. А мать умерла, когда он еще был грудным младенцем.

— Да… казалось бы, племянник Константина Великого, а такая судьба, — вздохнул Фессал.

— Если бы императрица Евсевия не заступалась бы за него, Констанций бы его казнил, как его брата Галла, — кивнул Каллист. — Кесарий рассказывал, что его брат, Григорий, встречался с Юлианом в Афинской школе. Он был всегда нелюдим и мрачен.

— Еще бы! — воскликнул Фессал. — Будешь таким, когда всех родных чуть ли не твоих глазах перережут… и потом почти под арестом жить, в чужом краю… его же, кажется, в Каппадокии держали вообще взаперти?

— Вроде да… Маленьким мальчиком, а потом второй раз, уже юношей… ну, это их дела, императорские, Фессал. Нам-то что… Посмотри-ка, они уже закончили? Выходят?

…Каллист и Фессал снова вошли в тихую, опустевшую комнату. Просдока молча сидела у ног Леонтия, обнимая их и пытаясь согреть своим дыханием.

Тонкий луч чертил на александрийском ковре безупречную светлую линию, уходящую в синеющее в просвете занавесей небо.

Темная фигура шевелилась в углу.

— Дети, — говорит Леонтий. — Дети… Евстафий… ну же…

— Фессал… прости меня… — выдавливает Евстафий, слегка заикаясь. — Я не нарочно.

— Я знаю, знаю, — кивает часто головой лемноссец, крепко пожимая ему руку над постелью архиатра Никомедии.

— Простите меня, Каллист врач… — бубнит Евстафий.

Каллист кивает и склоняется к старику в белоснежном хитоне. От Леонтия пахнет уже не пастилками, а легким и терпким запахом — знаменитое вифинское миро из тридцати веществ…

— adesto lumen verum pater omnipotens deus

adesto lumen luminis mysterium et virtus dei

adesto sancte spiritus patris et filii copula

tu cum quiescis pater es cum procedis filius

in unum qui cuncta nectis tu es sanctus spiritus, — шепчет Леонтий. — Ах, Каллист, я и не знал, что ты так страдаешь приступами гемикрании… Ты при гемикрании так поступай, старое народное средство, но очень помогает… вы, молодежь, старые средства не жалуете, я знаю… но ты попробуй все-таки… зубчик чеснока в противоположное ухо… можно чеснок с перцем растереть, это даже еще и лучше… бедное дитя… и ты никогда не жаловался… все терпел… а я и не замечал… прости меня…

— Нет, что вы, что вы… — бормочет растерянный Каллист, целуя его прозрачные руки, — зачем вы извиняетесь, Леонтий врач… я все сделаю… чеснок и перец в противоположное в ухо…

«С нами пребудь, Свет Истинный, Боже Всесильный!

С нами пребудь, Ты, Свет от Света, Тайна и Божия Сила!

С нами пребудь, Ты, Дух Святой, цепь золотая,

Ты, с Отцом, от Кого Ты исходишь, и с посылающим Сыном,

Все во Едино связуешь, будучи Духом Святым.

Греки зовут Его Логос, Бог, что в недре Отца возлежит.

Причина всего сотворенного, Виновник создания твари.

Ничто из созданных не вошло в бытие без Него.

Христос — этот Логос, и если сей Логос есть Жизнь,

То Он рожден от Отца, и Богом зовется Живым.

По сущности — Бог, и будучи Богом — Он самосущная жизнь.

Сын, Рожденная Жизнь — есть Логос и Бог существом».

Леонтий слегка улыбается.

— Ты спрашивал меня как-то о Пантолеоне, Каллист… я не ответил тогда… да, я знал его, я был дитя, тяжко болел, страдал от мочекаменной болезни… родители не знали, что делать, так я страдал. И он совершил камнесечение, не помню, как это он сделал, это ведь должно быть очень больно, а я ничего не почувствовал, и назначил отвар из травы «слезы Елены», и больше никогда у меня не было приступов, навсегда прошли, — голос старика от напряжения начинает угасать, и он замолкает, чтобы собраться с силами.

Каллист и Фессал тревожно и растерянно смотрят друг на друга. Леонтий касается их рук, гладит их пальцы. На груди его сияет золотой знак — соединенные навек буквы «Хи» и «Ро».

— Ты хотел знать, Каллистион, дитя, был ли у меня экстаз… — Леонтий смотрит на вифинца, глаза его сияют. — О Триада, Троица… тени ее приводят душу в восторг…

Единое Начало,

Иной едино с Иным,

И всегда Иной — с Иным,

О Троице Благая!

— Почитай еще, Фессал…

Помилуй, Господи! Христе, помилуй!

Ты — дух мой, Слове,

Ты — душа моя, Слове,

Ты — плоть моя, Слове!

Помилуй, Господи! Христе, помилуй!

Ибо жив Бог и присно Он жив,

И родил Он вечную Жизнь,

Жизнь же сия есть Сын Божий Христос.

Помилуй, Господи! Христе, помилуй!

По подобию Твоему, Боже Отче,

По образу Сына Твоего создан я,

Подай же, чтобы жил я в веках сотворенных,

ибо Сын Твой познал меня.

Бог — Любовь есть,

Христос есть Милость,

Дух же — общение дружбы

О Троица Благая,

Освободи нас,

Исцели нас,

Оправдай нас,

О Троица Благая.

— О, Каллистион, Фессалион… дети… о как бы я желал… канаты от кнехтов… в путь… развязать… и … туда… где моя Троица… Поэты слагают строфу, антистрофу и эпод, и эпод они воспевают пред алтарем бога. Вот мой эпод, Каллист! Книга моей жизни дописана, и я слагаю свой эпод.[126]

С нами пребудь, Свет Истинный, Боже Всесильный!

С нами пребудь, Ты, Свет от Света, Тайна и Божия Сила!

С нами пребудь, Ты, Дух Святой, цепь золотая,

Ты, с Отцом, от Кого Ты исходишь, и с посылающим Сыном,

Все во Едино связуешь, будучи Духом Святым.

— Кесарию… Кесарию — привет от меня… пусть не переутомляется, скажи ему… все у него получится с ксенодохием… Кесарий Севастиец, твой друг, скажи ему…

— Да, да, — говорит Каллист, запинаясь. — Да.

— И гимны забери… напиши Марию письмо… — голоса Леонтия уже не различить. Каллист прижимает свою голову ко груди старика — ему слышен глухой, словно надтреснутый, звук ударов сердца.

— Уезжай, уезжай, Каллист, из Никомедии… о, какая это была ошибка Констанция — зачем он послал несчастного Юлиана сюда, ему надо было держать его в Новом Риме… Никомедия — языческий город,