Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

стекала вода, образуя на земле сначала маленькие лужи, а потом ручейки. Хугляр видел, что спутники его собираются на покой. Он посчитал ручейки: «Вот этот — Химена, этот, рядом с первым, пошире — Воитель. Там дочки в своих покоях. Последнюю ночь одни. Другие женихи?.. Нет, я не так стану рассказывать… „Завтра, как встанет солнце, увидят инфанты своих жён“». Хугляр продолжал считать ручейки: «Этот вот — Альвар Фаньес… „Ты возьмёшь за руки моих дочерей и как посажёный отец отдашь их инфантам. Так желает Альфонсо, король и законный мой повелитель“. Рассвет. Девочки, теперь жёны инфантов, идут по пологому горному склону на свидание с Сидом. „Спасибо тебе, Воитель с длинною бородою, так много дней подряд мы в глаза твои будем глядеться“. Вот этот широкий поток — Сид, и все целуют ему руки, и он доволен. Девочки будут очень богаты и будут жить в чести, а слово, данное королём Альфонсо графам де Каррион, будет выполнено. Вон те два новых тонких ручейка — это инфанты. Они пышно разодеты, надменны, смотрят на невест свысока, ибо так воспитаны при дворе. Вот уже берут за руки Сидовых дочек. Вон в той большой луже все ручейки стекаются вместе. Все вместе идут в собор, где епископ дон Иеронимо свяжет четыре жизни в два узла. Господи, какой ливень! Из города доносятся крики и шум праздника. Слышно пение, топот плясок. Да будут счастливы девочки тысячу лет! Их свадебные наряды сияют всеми лучами солнца. Никогда Валенсия не видала такого праздника! Потом пойдут пиры. Будут есть жаркое из куропаток, сыр, поросят и кроликов, а рыцари уж не будут знать удержу ни в питье, ни в пляске, ни… Господи, как дождь разыгрался! Так, пожалуй, и турниры насмарку пойдут. Кто может под таким ливнем скакать на коне и метать копьё? Пятнадцать дней продлится свадьба, и все уедут довольные».

Яростно текущие грязевые потоки стирают ручейки и образы, созданные воображением хугляра. Голова его клонится на грудь. Он задрёмывает. Отец и мать детишек тихо шепчутся о чём-то и, так как падает ночь, торопятся окончить свой скудный ужин, умещающийся в маленькой суме. Беззубый нищий хочет разделить с ними трапезу, но хугляр, сломленный дрёмой, уже растянулся на земле и положил голову на суму. Ему кажется, что он слышит подземный гул и все голоса земли. Сон, просторный и гостеприимный дом для всех бездомных, приемлет его. Дождь всё падает, мягкий и печальный. Ничего уже не видно и не слышно. Свадьба дочерей Сида звучит теперь лишь в воображении странников. Что ж остаётся странникам, кроме воображения!..

Под выступом крыши они — как в водяном дворце. Теперь дождь тише и мельче. Если к дождю не прибавится холод, бездомные могут спать спокойно и видеть прекрасные сны. Так, спящими, и застало их солнце. Спокойно, безмятежно спящими.

— Ты ещё спишь, хугляр?

— Хотел бы уснуть, да песни бродят в голове. Так и просятся в струны.

— Откуда ты родом?

— Отец был из Мединасели, а сам я из Бургоса. У меня уж сын есть.

— Что ж ты оставишь ему в наследство?

— Песни.

— Другим ещё меньше. Долго будет свадьба?

— Много дней. Опять не веришь, беззубый?

— Мне б милостыню собрать побольше. А ещё я хочу увидеть Воителя.

— Как-то раз в Бургосе я беседовал несколько минут с Альваром Фаньесом. Хотел узнать, правда ли та сказка, что мне рассказывал про одних евреев-ростовщиков мой отец, а рыцарь рассердился и ускакал.

— Кто ж поймёт их, рыцарей… Мы, простые люди, не понимаем ни гнева их, ни радости.

— Не понимаем? А отчего ж складываем про них песни?

— Каждый по-своему зарабатывает свой хлеб. А мне нравится складывать песни. Я сочиняю, а господа улыбаются, коль я их похвалю. Если б ты знал, сколько у меня уже в голове бродит стихов про свадьбу дочерей Сиде! Вот послушай: «Приезжают инфанты де Каррион и…»

— Да ведь не они, а женихи из Барселоны и Наварры! Ты уже лжёшь, хугляр?

— Какая важность! Если бы в наших песнях одна правда говорилась… Я даже льва сочинил — он напугал инфантов, и они у жён защиты просили. Я этих инфантов сочинил трусливыми и завистливыми, они из мести Сиду привязали его дочек к деревьям в дубовой роще Корпес и избили ремнями, а потом пришёл Нуньо Густиос и вызволил бедняжек. Сид требует от короля наказания инфантов…

— И Сид поедет в Кастилию?

— Поедет. И будет защищать свою честь на собрании кортесов, и сразится за неё…

— Молчи, хугляр, мне уж хочется слушать песни твои, а не рассказ.

Беззубый засмеялся, порылся в своих лохмотьях и протянул хугляру полную ладонь орехов. Солнце всходило на небе.

— Уж петухи поют.

— День зачинается.

— Теперь начнутся благословения, пожелания, славословия, состязания, турниры, игрища и бой быков. Тебя пригласили?

Хугляр радостно смеётся, ибо праздник — у него внутри.

— А ты собираешься туда, беззубый?

— У меня нет ни виуэлы, ни лютни. Только раны.

— Кто ты?

— Не знаю… Эрнан, Мартин, Гарсес, Сальвадор… Забыл, как величали. Когда я видал Воителя в первый раз, он ещё не подвязывал бороду золотым шнуром. Слушай, ты в песнях своих помянешь нас, старую Сидову дружину? Можешь сказать, что мы все убиты, но не побеждены.

— А ты?

— А я разве побеждён?

Хугляр поправил на плече мешок.

— Ты идёшь на свадьбу, хугляр?

Хугляр задумчиво потрогал свою лютню.

— Да я так думаю: зачем идти, раз я уж всю свадьбу в мечтах видел…

— Ешь и пей.

— Я так кончу песню: «Налейте вина, коль жалеете денег». Тебе нравится?

Беззубый взял мех с вином, и только слышно было, как оно струится ему в горло.

Они простились, и хугляр пошёл обратной дорогой к своей Кастилии ткать нить легенды в первых лучах зари.

ГЛАВА VII

Скажу тебе правду,

Что тяжесть на сердце моём.

Химена уже не подымается на башню. Адосинда стала молчаливой. Диего, живший среди рыцарей отца до тех пор, пока альморавиды не перешли в четвёртый раз Гибралтар во имя справедливого и всемилостивого аллаха, вступил в войско короля Альфонсо в дружине, которую Сид выслал защищать христианские земли.

Материнской любви Химены исполнилось уже двадцать два года. В день своего рождения сын пришёл к ней и опустился пред нею на колени, и Химена подарила ему коня, быстрого как сокол. «Мне бы надо подарить тебе ещё голубку, пёстренькую, как та в Бургосе, да в Валенсии все голуби — белые». Когда сели за пиршественный