Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

Химена не так легко меняет свои вкусы. Ей больше по сердцу строгие арки монастыря Карденья, чем вся эта безупречная мозаика, все эти сияющие изразцы. И когда она проходит мимо изящных и тоненьких мавританских рабынь, нежно воркующих в уютных внутренних двориках замка, ей кажется, что они шепчутся о ней у неё за спиной. С каким удовольствием перенеслась бы она сейчас из этого зала, увешанного по стенам богатыми коврами, в уютную монастырскую кухню и встала бы у окошка: взглянуть, как расцветают на кустах диковинные цветы — мотки шерсти, окрашенные травами отца Сенена! Там тело отдыхало среди простой жизни, а душа — среди мирной и монотонной латыни монахов. Там и смерть казалась не страшна, и думалось о ней спокойно среди одиночества и широких полей Кастилии. Они раскрывались перед Хименой во все стороны, и можно было всё идти, идти по ним, и мрачные мысли рассеивались, и душа затихала, а кругом — всё тимьяны, тимьяны, в своём, словно неохотном, позднем цветении… До чего ж хорошо иногда побыть одной, наедине с самой собою! Здесь, в Валенсии, Химене никогда не удаётся побыть одной. Но — странное дело! — именно здесь, среди всех этих людей и всех этих удовольствий, она чувствует себя особенно одинокой… Её утомляют пиры, скрипучие голоса мавританских свирелей и бубен, хитростные мелодии мавританских песен. Слишком уж всё здесь легко досягаемо, хочешь — бери, а Химена привыкла к трудной и трудовой жизни, в какой закаляется мужество. Вся Валенсия — это золото, богатство, волшебный сон. Да, сон, который надо стеречь бессонными ночами.

Химена смотрит на Родриго, сидящего в своём высоком кресле, и не понимает, отчего он сегодня так хмур.

— Родриго, ты ещё не обрёл покоя?

— Нет, покуда предатель дышит.

…Как-то раз валенсийские знатные мавры явились во дворец Вильянуэва.

— Вы привели мне того, кто предал своего короля?

Маленький мир Валенсии, требующий такого пристального внимания и изучения, склонился перед Сидовой шпагой.

— Какое наказание назначили бы вы сами убийце короля?

Беспокойные глазки мусульман спрятались за приспущенные бледные веки:

— Мы бы закопали его в землю по пояс и сожгли.

И зрачки знатных мавров сверкнули обидой за прошлое поражение.

— Вы мне отдадите его, чтоб исполнить закон?

Слова Сида звучали просто и грубо, без всякого лоска, для ушей знатного Аль-Уакаши, или Бен Таира, величественного старика, бывшего ранее королём Мурсии. Никакого красноречия, никаких цветистых формул, никаких пышных сравнений — режет то, что думает, и всё тут.

— Говорите: да или нет.

Знатным маврам, привыкшим к шёлку изысканной речи, показалось, что они говорят просто со свинарём каким-то или с овечьим пастухом… Они сказали, что да.

Эти горящие косые взгляды всколыхнули душу Химены. Когда мавры ушли, она спросила Воителя:

— Что ж, мы и всегда будем жить среди врагов?

…Приказ об аресте мятежного визиря был встречен бурей протестов. Двери домов со стуком захлопывались, песни смолкли. Кастильские рыцари на всякий случай облачились в кольчуги. Сид сел на своего Бабиеку и объехал всю окрестность. Мусульмане наводнили мечети, и в течение всего дня только и слышно было что шелест их босых ног по гладким полам.

Химена с этого дня жила, как в дремучем лесу. В глубине садов Вильянуэвы воздвигли тюрьму для преступника. Не особенно думая о побеждённых, победившая партия заняла все посты и выбрала судьёй почтенного Аль-Уакаши. В маврах пробудились их уснувшие было чувства, и вся мавританская Валенсия горько оплакивала предателя.

Когда Сид вошёл в покои Химены, та только что достала из сундука своё мавританское зеркало и пристально глядела в него, словно ища последний очерк лица убитого короля Алькадира.

— Ты слышишь, что происходит?

Химена поняла, что это не шум сада стоит в её ушах, а гул сотен голосов.

— Бен Гехаф? — только и спросила она.

— Я не виноват, это они. «Таков закон Корана. Он будет сожжён заживо».

— И теперь?

— Они сжигают его.

Химена закрыла глаза руками. Образ Криволапого так явственно встал перед нею… И почему-то подумала о сыне, Диего. А если его возьмут в плен?..

— А если пленный — христианин? — вырвалось у неё.

Родриго оправдывался:

— Я — солдат…

— Тяжкая доля, — отозвалась Химена.

— Раньше тебя так не пугала смерть.

— Раньше я не слышала её так явственно…

Плач и сетования сливались с шумом ветра. Родриго хочется объяснить Химене, чтоб поняла… Но Химена не слушает. Если дон Диегито будет взят в плен, какими пытками будут его пытать в соответствии с мусульманским законом? Не раз слышала она рассказы о свирепых набегах мавританской конницы, появляющейся всегда как раз в тот момент, когда хлеба особенно пышны. Тысячу раз рассказывали ей, как мавританский король Севильи разводил на своих балконах и галереях цветы, посаженные в черепа убитых врагов вместо корзин. Господи, сколько жестокостей… Химене казалось, что ей уже известны все… А если ещё не все?..

— А не лучше бы было тебе жить в мире среди мельниц Убьерны? Ни овёс, ни пшеница, ни ячмень никого не ранят и не убивают. Только человек убивает.

Воитель, задумавшись, молчит. Да, переменилась его Химена. Жалеет предателя, как странно… Убийцу короля, разбойника, вора… Стара, что ли, стала, всех жалко… Ну же, Химена, вспомни, что ты жена Сида Воителя!..

Но все ароматы валенсийских садов не могут заглушить страшного запаха тлеющей человеческой плоти. Никакие драгоценные курильницы из Персии тут не помогут. Даже Сид почувствовал приступ тошноты. О, если б Химена знала всю правду! Мавританского кади зарыли в землю по пояс, обнажённого, и окружили кольцом огня. Так дети убивают скорпионов. Сначала язычки пламени были крошечные и дрожащие, они только светили, но не жгли. Потом их стали разжигать смолами и сухими травами. Несчастный начал кричать, слёзы брызнули из его глаз, мгновенно высыхая на опалённом лице. Вначале крики его напоминали жалобный стон, но вдруг дикий вой вырвался из его горла: это вспыхнула борода, и только в тот момент, когда его острый лисий нос вдохнул последнюю каплю воздуха, он понял, что никто не придёт ему на помощь и так и суждено ему погибнуть в огне… Всё кругом словно вымерло. Музыка смолкла. Никто не подошёл дать умирающему воды… Ни одного друга… Лишь на миг блеснула осуждённому обманчивая надежда, когда пришли вывести его из тюрьмы на свет дня. Он увидел небо, солнце, море с рыбачьими лодками. Он поверил, что аллах защитит его. Ему показалось невозможным, что вот сейчас он потеряет свой голос, свои движения, свои мысли — всё… И как раз в ту пору, когда Гвадалавьяр покрывается светящейся чешуёй и растекается по оросительным каналам