Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

— Сантьяго! Сантьяго!

Вражий лагерь не может выдержать бешеного галопа победителей. Барабанщики падают на колени, взывая о милосердии. Они-то люди маленькие, безоружные, второсортные пленные. Пощади нас, повелитель! Вот наши барабаны, возьми, повесь куда хочешь, играй на них, можно потише, для детских игр, можно привесить к ним бубенчики, чтоб на рождество были они заместо бубен. Нам-то, бедным, что до ваших господских распрей?.. И вот уже барабанщиков окружили, как зайцев, уже берут барабаны, складывают в кучу, а дон Иеронимо выкупает их у аллаха, ставя под благословение и право церкви… И вот битва уже почти затухает, и мавританские всадники покидают свои знамёна, усеяв ими Землю, как вдруг самый младший из рыцарей, почти мальчик, что всегда шёл впереди по дорогам славы, упал, пронзённый стрелой, застрявшей в его груди. Откуда прилетела эта стрела, господи? Она летела, тёмная, отыскивая свою цель, и столкнулась с мальчиком, успевшим лишь выпустить повод, схватиться за грудь и упасть под копыта своего коня на сырую землю.

Альморавиды оставили свой грязный, увядший лагерь. Угнали воющих женщин и перепуганных детей. Богатства, сокрытые прежде в сундуках, бросили они на кучи нечистот, и, чтоб добыть его, надобно теперь пройти по этим кучам. Епископ дон Иеронимо в задумчивости остановился над убитым мальчиком, унося его немногие грехи в знаке креста, осенившем юное мёртвое лицо; Альвар Фаньес опустил над ним непобедимое своё копьё; Перо Вермудес расстегнул на груди его кольчугу, словно чтоб легче дышалось; Мартин Антолинес, спешившись, закрыл ему детские, удивлённые глаза… Эти трое не пошли за добычей в шатры альморавидов, они выполняли закон и обычай рыцарей, подняв на щите маленький цветок храбрости. Всё заключилось для мальчика: битвы, жизнь, честь и слава, возвращение в Кастилию… Голова без шлема, шлем на руке, рука без шпаги, шпага, дремлющая по правую сторону, и позади — конь. Земля Валенсии уже не дышит для мальчика всеми своими ароматами, барабаны уже не гремят, ибо всё заключилось. Победа — это огромная тишина…

Там, наверху, на высокой башне, Химена, услышав крики разбежавшихся мавров, крепко сжала руки.

— Скажите, мои дуэньи, Родриго возвращается?

Родриго вернулся, весь пылающий храбростью, и все спешат к нему.

— Я победил в битве! — кричит он ещё издали жене и подымает руку, обагрённую вражьей кровью.

Кровь… Девочки упали на колени, взволнованные. Но боже, как радостен отец во всём богатстве своего подвига!

— Многие будут целовать тебе руки как вассалы, моя Химена. Смотри, мой меч ещё кровоточит, а Бабиека весь в пене. Позаботься о нём.

Химена ласково треплет Бабиеку по горячему загривку, а девочки испуганно вопрошают:

— Отец, отец, это и есть битва?

Потом все прошли в прохладные покои замка, присев отдохнуть на узорные скамьи.

— Отец, живите сто лет!

— Я буду жить, чтоб справить ваши свадьбы.

И Сид щедро раздаёт серебро дуэньям и прислужницам — по двести марок каждой. Химена останавливает его вопросом:

— Кто этот убитый рыцарь, которого несут на щите?

Кто этот мальчик, едва начавший жизнь и встретивший смерть? Боже, не её ли Диегито? Нет, нет, ведь он далеко, при дворе короля, и для врачевания его ран, наверно, хватает нежных женских рук… Но всё же Химена выходит навстречу траурному кортежу:

— Я буду тебе матерью хотя бы в смерти, мальчик…

Дни и ночи считали воины добычу. А Химена покуда молилась. Пышный шатёр Мохаммеда Родриго велел послать в дар королю Альфонсо, прибавив ещё двести лошадей и двести шпаг на седельной луке. Затем позаботился, чтоб каждому рыцарю досталось побольше золота и побольше славы. Затем предали земле убитых и уплатили церкви за её заступничество перед всевышним. Светильники собора горели ярко, питаемые превосходным маслом андалузских оливковых рощ. Химена, в дрожащем мигании факелов, уж и не знала как-то: а может, этот недвижимо лежащий юный рыцарь, угасшая плоть Кастилии, и в самом деле её Диегито, приручивший голубку в замке Бургоса? Её Диегито, что никогда больше не склонится поцеловать материнскую руку…

— Сердце во мне вырастает, коль вижу тебя пред собою, моя Химена. И если дочери смотрят на меня, я готов преследовать мавров до самой проклятой Тарифы. Никогда не сражался я лучше, чем под взглядом твоим, верная моя жена, часть души моей, душа моей руки, поражающей врага.

Теперь в замковом покое лишь два кресла и лишь две человеческих фигуры. Спускается вечер, весь в алости заката. Муэдзины запевают свою песнь сумеркам, но Химена всё ещё никак не может привыкнуть к этому голосу, напоминающему ей о неверных, проводящих часы жизни под бдительным оком аллаха. Каждый вечер, слыша этот голос, она чувствует, как гаснет в ней радость от Сидовой победы. Колокол собора робко звонит к вечерне. Химена вопрошает:

— А почему добрый епископ не обращает неверных?

Воитель смеётся широким и сочным смехом. И что только в голову приходит этим глупеньким женщинам?

— А правда, что один неверный тебе помогал и ты принёс ему благодарность? В Сарагосе… Что там было?

Химене хочется проникнуть в глубь прошлых лет, узнать и наверстать часы, потерянные в разлуке. Сид молчит. Химена настаивает. Сид протягивает ногу, свободную от доспехов, и стучит в пол, в задумчивости, не зная, как объясниться.

— Так ведь я был изгнанник… Все двери закрывались передо мною. А мне нужно было содержать дружину. Король Моктадир Бен Гуд был мне другом. Я нёс с собой Кастилию в топоте копыт моего коня, и повсюду, где ступали они, была моя родина.

— Друг неверного!

Химена засмеялась серебристым ранящим смехом. Родриго умолк, и так как тишина над ними сгустилась, Химена решила развеять её:

— Не важно. Бог наградил тебя. Намерения твои были, верно, добрые.

Снова смолкли оба. Родриго думает, что надо бы рассказать ей подробнее всё происходившее при дворе короля Сарагосы, но сон неодолимо клонит его.

Разве Химена знает, какими нищими и оборванными шли в изгнание босые воины Сида? Проклятые и бездомные, скитались они между тремя упрямыми королевствами: Сарагосой, Арагоном и Кастилией. Граф барселонский издевался над ними, граф наваррский не хотел о них и слышать. Только династия Бени Гуд предугадала будущее. О, Химена, сколько мог бы порассказать тебе твой супруг Родриго Диас! Мы шли босые — босые оборвыши, правы были эти графы. Каталонцы остановили мою судьбу у белой Сарагосы, где Моктадир Бен Гуд нашёл применение мечам и копьям моей дружины. Многое произошло с твоим Родриго, Химена, молчаливая моя спутница… Одни считали его пустым хвастуном, другие — гордецом,