Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

— Иди, господин мой, мавры не понимают христианскую душу.

— Химена, Валенсия — это наше владение, я завоевал её в рукопашном бою…

— Иди, господин мой, мавры Марокко не понимают наших прав.

Родриго обнял за плечи свою Химену, пришли девочки, поднялись вместе с матерью на высокие городские стены. Со стороны пышных садов и густой сети оросительных каналов бежали крестьяне, стремясь укрыться от нашествия. Но из ворот Валенсии уже вышли люди Сида. В глубокой напряжённой тишине шли Сидовы дружины навстречу адской барабанной дроби неверных. И только лишь маленький колокол недавно воздвигнутого собора посылал в воздух свой дрожащий звон. Кого призывал юный колоколец юного храма? Он призывал храбрецов с верным сердцем, указуя им путь туда, к вражьему стану, где ослепительно-белыми ядовитыми цветами раскинулись шёлковые шатры альморавидов…

Трубы Сида ещё молчат, а в домах валенсийских мавров царит растерянность. К какому берегу пристать? Разве Сид не отпустил их с миром жить по их обычью и вере? Разве не отмстил за предательское убийство их короля Алькадира?.. Но по полям Валенсии скачут сейчас альморавиды — чёрные братья с берегов Африки. К какому берегу пристать?..

С высокой башни Алькасара Химена, даже заткнув уши, слышит оглушительное дыхание альморавидских полчищ. «Это барабаны, моя Химена. Я положу их к твоим ногам, а хочешь, подарим их епископу дону Иеронимо для его церкви»… Но вот другой, мощный, призывный, чистый звук перекрывает дикую дробь барабанов — это трубы Сида посылают в небо свои голоса, как кречетов, выпущенных на свободу. Развевается знамя Сида, четыре тысячи рыцарей берегут его, и непобедимый дракон, сеятель страха, сияет на его полотнище. Спокойны, серьёзны и чисты лица Сидовых воинов, прямо и горделиво сидят они на своих борзых скакунах, и шлемы их сияют, как солнце на макушках гор… Растоптаны сады Валенсии дикой конницей Мохаммеда, племянника Юсуфа, которому приказано привести Сида в кандалах. Внутри Валенсии уже вспыхивают очаги мятежа среди мавров. Юсуф молится за победу своего воинства в пустынной мечети Могреба. Мохаммед гонит вперёд свои пылающие местью полчища: он должен снова отвоевать Валенсию, да так, чтоб и следа не осталось от дерзкого инфансона из Кастилии! Но дерзкий инфансон уже сильнее всех королей на свете… С далёкой черты горизонта, словно прочерченного белыми шатрами, доносится вместе с ветром глухой ропот, как доносятся по вечерам обрывки разговора с одного балкона на другой. Ропот ненависти. Чёрные барабанщики простёрли широкую ладонь над чёрными барабанами, словно стараясь ухватить добычу… Но в это мгновение Сид подошёл со своим войском к розовой волне Гвадалавьяра, и христианские кони закусили удила…

Всё смешалось перед глазами Химены. Равнина Валенсии стала кипящим пёстрым морем. Раскрывшаяся пред Хименой панорама битвы заставляет её задуматься о жизни и смерти. Горький вкус печали у неё на губах, а мысль всё время невольно обращается к мирному одиночеству монастыря Сан-Педро де Карденья. Химена смотрит на людей внизу, таких маленьких и беззащитных в этой близкой дали, растворяющихся в дрожащем и сияющем воздухе утра. Она смотрит на воинов, падающих на колени у стремени всадника-епископа, моля отпустить им их прегрешения и направить на путь праведный их души, ибо небо открывается перед теми, кто умирает в бою. Она видит, как епископ отрывается от притихших воинов, направляясь к Родриго, чтобы благословить и его. Священник-воин о чём-то просит Сида, и, получив согласие, подымает правую руку, благословляя дружину, бормоча какую-то латынь, и идёт в бой против аллаха, сжимая в руке благословенный меч, с сердцем, бьющимся под кольчугой в благородном порыве. Взрывается тревожный бой барабанов. На окровавленных губах рыцарей чертит битва их печальный жребий. Ломаются копья, как стебли соломы. Когда всадник падает у ног друга-коня, друг, полный печального удивления перед стойкостью рода человеческого, останавливается посреди поля битвы и тихонько тычет мордой в упавшего, словно хочет сказать ему последнее слово. Облако пыли, пахнущее навозом, подымается над полем сражения. Вода в лужах окрашивается красным. Сколько крови вытекает из раненых конских тел! Бешеные пики воинов встречают трепещущую, податливую плоть, со стоном уступающую им. Живые кони несутся дальше, объятые пламенем. Убитые рыцари падают словно затем, чтоб отдохнуть, на мелкую травяную поросль, на тихую гладь воды. Птицы, потеряв направление, носятся над полем брани…

Химене, девочкам, служанкам, кастильским прислужницам и мавританским рабыням мало что видно с городской стены.

— Родная, неужто рыцари и впрямь убивают друг друга? — спрашивает младшая дочка, более других впитавшая мирный монастырский климат Карденьи.

А в дальнем море корабли спокойны. С добрым попутным ветром подняли они свои паруса, коснувшись географии мысов и побережий, ещё сияющих отсветом тех дней, когда здесь высаживались греки, карфагеняне, римляне… Химена пьёт взглядом всю эту голубизну, исходящую от неба и моря и словно льющуюся ей в ладони. Химена протягивает руки к свету. Господи, долго ли ещё протягивать ей руки к свету? Химену тянет в дом, в мир своих покоев, хоть эти покои и кажутся ей слишком пышны — утомительно пышны. Столько богатств надо теперь беречь! Умирать некогда. Какой душистый здесь воздух! И небо высокое, высокое… Умереть… Теперь, когда она вновь обрела своего Родриго?!

Долгое ржание прорезало воздух. Химена узнаёт голос боевого друга Сида — коня Бабиеки.

— Случилось что-нибудь?

Там, на поле битвы, конь споткнулся, коснувшись подпругой земли. Белая пена его чепрака скрыла от глаз Родриго, выбитого сильным толчком из седла. О, как трудно зарабатывают рыцари хлеб свой! Какой тяжкий и горький труд — жизнь, дарованная нам на столь короткое время! Там, вдали, эта крохотная фигурка, подымающая коня, — это и есть могучий Воитель. Бабиека мучается — одна нога его застряла в западне, которую мальчишки расставили здесь для зайцев, грызущих нежные бобовые побеги: битвы развязываются на почве мирной, на жизни домашней, хозяйственной, на голоде простых людей. Бабиека мучается и, верно, досадует на себя за свою неловкость. Альвар Фаньес спешит на выручку к Сиду, по рукаву его стекает струя вражьей крови. Кастильцы атакуют, направляя свой заранее рассчитанный удар на белый альморавидский лагерь, распугав мирных мавров Валенсии, старательно жарящих над кострами распятых барашков и помешивающих кипящее варево в котелках. Мартин Антолинес взял в плен какого-то важного мавра и тащит его за узду коня, чтоб запросить потом богатый выкуп; дон Иеронимо, прелат, чьи руки закалены ветром многих битв, только что послал целую партию неверных прямёхонько в ад. Только Бабиека всё мучается из-за своей неловкости на виду у всей дружины — это он-то, такой видный конь, знаменитый на всю Испанию… Бабиека громко ржёт, чтобы скрыть своё смущение, и