Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон

от жары. Стрижи носятся стремительно, производя крыльями ветер. Единственный ветер. Никакой другой не коснётся раскалённых стен домов. Горячее дыхание зноя томит Валенсию. Пойдём, Адосинда, взглянем на прекрасные глаза, покорившие моего сына, послушаем музыку голоса, околдовавшего его. Эта девочка страдает от той же раны, что и моя, — раны отсутствия. Скорее, Адосинда, мне любопытно взглянуть на это создание.

Когда постучались, старая дуэнья встретила гостей неласково: кто такие?.. «Хозяин этого дома далеко. Впустить не могу». Однако впустила и отступила к стене, давая дорогу… «А девочка чем занята?» Химена пошла вперёд, не ожидая ответа, опустив в протянутую руку старухи золотую монету. Что делает девочка? Стонет даже во сне. На висках её пот смешивается с ароматом восточных притираний. Травинка, увядшая, не успев вырасти… Нежные ресницы и бледные щёки так бесцветны… И это — бесстыдная?! Это — падшая?! И много ли таких, как она? Шмель пролетел, жужжа. Старуха отогнала его: «Ш-ш-ш, разбудишь! Ей нельзя просыпаться». Не несёт ли это существо под сердцем что-нибудь моё? Химена пришла, чтоб разгадать это. Старуха, словно поняв немой вопрос гостьи, отрицательно кивает головой. «Жаль!» — вслух произносит Химена, топкой белой рукой отгоняя шмеля, чтоб не нарушил сон леонской девочки. «Пойдём, Адосинда!» Да, пойдём.

Жара понемногу спадает, ветер с моря подул, даже олеандры словно оживились в ожидании вечерних теней, наплывающих откуда-то издали. Куда ж мы ушли, оставив пустым замок, завоёванный Сидом? Пускай спит девочка из Леона. Дон Диегито где-то далеко-далеко мечтает о ней, скача по дорогам со своей дружиной. А ночью, чтоб забыться, уснёт рядом с какой-нибудь красоткой с ускользающим взглядом, ощущая под руками её горячее тугое тело и вспоминая холодные тонкие пальцы девочки из Леона. И всё забудется: что та, любимая, тоскует по родному дому, что у этой, желанной, он не первый. Всё сгорит в этом огне, и любовь будет держать его в жизни, не отпуская в смерть… А потом Диегито снова сядет в седло и будет переживать горечь разлуки, а дорога побежит всё дальше и дальше, унося его от девочки из Леона и от её далёкой любви… И, наконец, ровный бег коня успокоит мысли и чувства Диегито, и он пустится вскачь — догонять других рыцарей, чтоб отдохнуть душою в весёлой и бурной мужской беседе…

Химена словно видит перед собою всё новые и новые поля, открывающиеся перед Диегито, по которым он вместе с Сидовой дружиной движется к славе, к таинственной, неведомой и немой судьбе.

Как жаль, что леонская девочка ничего не несёт под сердцем! А у Химены было предчувствие… Видно, ошиблась. Не будет другого маленького Диегито. Не побежит он, смеясь, по дорожкам Сидова замка… Господи, какая жара! А казалось, ветерок подул. Люди, каналы, дома и сады — всё словно мёртвое. Так вот солнце выжигает всё вокруг. Солнце и судьба… Со сжавшимся сердцем бредёт Химена мимо раскалённых белых стен, с которых, как струйки крови, свисают ветви розовых кустов. Она спешит увидеть Родриго, дремлющего в тени, завоёванной трудом всей жизни; ей так нужно поговорить с ним, сбросить эту тяжесть, что не даёт ей жить, что никогда уже больше не даст ей жить… Химена почему-то торопится, сама не зная почему, влетает в сад почти бегом, как когда были молодые, — чтоб найти покой в объятье знакомых рук, найти опору своим мыслям в мыслях друга… Химене вдруг становится страшно, вдруг кажется, что всё это сон — все эти роскошные залы, шитые золотом ткани, узорные потолки, — сон, который вот-вот растает… Химена почему-то очень торопится…

— Родриго! Родриго!

Ей хочется упасть на колени, стать маленькой, незаметной…

— Родриго! Родриго!

Она и всю жизнь так вот бежала к знакомой этой силе, что останется с ней навсегда, навсегда… Химена почти бежит по дорожке, во власти какого-то неясного предчувствия… И вдруг круто останавливается, онемев.

— Родриго! Родриго!

Кто отнял у неё эту встречу? Где её Родриго? Почему на земле опрокинутое блюдо, разбитый бокал? Химена раскрытыми от ужаса глазами смотрит на следы недавней трапезы, и видение отрубленной головы короля Алькадира, плавающей в водоёме, почему-то встаёт перед нею в это мгновение.

— Родриго! Родриго!

На крики Химены приходят Сидовы рыцари. Еле волоча ноги от горя, они несут кого-то на щите. Химена подалась вперёд в каком-то последнем порыве. Она не спрашивает: в какой битве?.. У этой битвы нет имени, нет победителей и побеждённых, эта битва уравнивает сеньоров и плебеев, конных и пеших. Химена спешит навстречу Родриго, молча, с опущенной головой идущему позади. Так вот как выкупается слава Испании?! Химена падает на колени.

— Это он?

Да, это он. Его несут на щите, тело его покрыто парчовым покрывалом. Он опять стал такой маленький, такой бледный, словно эта земля выпила всю его кровь… Такой покорный… Он уже не бежит от матери… Химене кажется, что мальчик, приручивший голубку в бургосском замке, вернулся к ней. Он лежит недвижимо, ожидая воскресения: шлем — у ног, меч — справа, руки сложены для молитвы. Всем рыцарям, всем храбрым воинам — один конец: они не успевают удивиться, как пасть Истории проглатывает их… Химена тихо опускается рядом со своим мальчиком. В последний раз…

И мнится Химене, что снова она — в просторной кухне монастыря Сан-Педро де Карденья. Холодно… Вода в кувшинах ледяная, монастырский сад одет инеем. Дует северный ветер… Аббат дон Санчо, астурийские дамы, служанки, треплющие лён, девочки-младенцы в покачивающихся колыбелях, маленький мальчик, помогающий отцу Сенену распутывать мотки шерсти… Простуды и припарки, вёсны и осени, отец Мундо и прожорливые поварята… «Смотри, вот она, Кастилия, золотая, как мёд…» Сын мой, ты умер за Кастилию. Она рождает рыцарей, она и убивает… Она и дарит их последней удачей — умереть с честью. Больно тебе было умирать, сын? Так же, как мне — жить? Не обращай внимания на мои слёзы, и пусть голубка из бургосского замка унесёт тебя на небо на своих пёстреньких крыльях…

Бен Абадус, блюститель казны, так вещал знатным маврам Валенсии: «Сердце говорит мне, что Сид — уже на закате своих дней… Всё в мире проходит быстро». Говорил он так в 1095 году, и в 1098 знатные мавры, что были ещё живы, вспомнили эти слова. Всё в мире проходит быстро… Жив ещё Сид или уж не жив? Прогуливается ли ещё, опираясь на руку Химены, по высоким террасам и галереям или кастильские рыцари скрывают смерть своего сеньора, чтоб удержать то, что было им завоёвано? Рассказывают даже, что ужо мёртвым скакал он на своём коне Бабиеке, и без