Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Не называй меня более отцом! Ты мне не сын. Собирай свои вещи и иди на все четыре стороны.

То, что говорил Станислав, воспринималось Владом спокойно, равнодушно, будто он находился где-то высоко над миром и взирал на происходящее как в кино по ту сторону реальности. Неверным шагом, находясь в неком трансе словно во сне, молодой человек пошел в комнату собирать вещи. Мельком он взглянул на распахнутую дверь в немалой надежде увидеть там плачущую мать. И если бы Бронислава и в самом деле оказалась рядом, ему хватило бы смелости вернуться к отцу, попросить прощение и вернуть судьбу на круги своя, но в дверях никого не было - лишь темная молчаливая пустота коридора. От непомерной обиды, от жалости к самому себе Владислав заплакал, сердце его сжалось от мучений, которые он ныне испытывал. Взяв чемодан в руки, с опущенной головой он вышел в коридор. У входной двери его дожидались родители и сестра. Бронислава и Янка плакали, Станислав оставался все таким же каменно-холодным как статуя. Обувшись, молодой человек накинул пальто на плечи, за спиной услышал голос отца:

Ты должен понимать, что если сейчас выйдешь за дверь, назад тебе дороги нет.

Я осознаю это, но лишь об одном попрошу, в последний раз, - Влад глубоко вздохнул, подавляя комок рыданий, душивший его, продолжил, - если я умру раньше вас, ты хотя бы приди на мои похороны, и это все, что я хочу.

Он отворил дверь, ему в лицо ударил холодный весенний ветер мартовской ночи. Вот он переступил порог - еще одну черту в своей жизни, ощущая душой непреодолимое препятствие между двумя сторонами.

Станислав вышел следом за ним, грозно проговорил:

И чтобы духу больше твоего здесь не было! Ты мне не сын, будь ты проклят, будь трижды проклят! Желаю, чтобы до конца жизни ты оставался один и чтобы тебе никто ни в чем не помогал.

Страшное родительское проклятие донеслось до ушей Влада, каждое слово расплавленным свинцом обжигало душу. За что, хотелось ему задать вопрос, за что?

Когда за ним захлопнулась дверь - тревожный знак, Владислав в последний раз окинул взором родительский дом и побрел в темноте куда глаза глядят. Ноги сами привели его в парк, оставивший пленительные, радостные и грустные воспоминания. Аллеи слабо отсвечивались в свете фонарей, холодный дождь, каплями падая с небес, намочил лицо, пропитал одежду. Весь мир вокруг представлял собой черную разверзшуюся страшную впадину, которая увеличивалась, становилась все больше и больше, подступая у самому краю твердой земли. Весь продрогший, одинокий, покинутый всеми, Влад остановился, всматриваясь на знакомые места - вокруг не было ни души. На одеревенелых ногах он добрался до скамейки, присел на нее, еще плотнее закутавшись в пальто. Здесь когда-то они с Яниной гуляли вдвоем и им было так весело, так хорошо и уютно рядом, а ныне от нее не осталось даже следов - лишь письма, сокрытые внутри - под сердцем. Куда теперь идти, у кого искать помощи? Был бы жив дядя Жозеф, он бы никогда не отрекся от племянника, не оставил бы одного на перепутье дорог. Но дяди больше нет рядом и помочь некому. Влад подумал: лучше для всех - и для него тоже, будь сейчас поблизости воры-злодеи, тогда все сталось бы быстро, понятно: несколько ударов ножом и душа его, освободившись от тела, взметнулась бы ввысь - к свету и теплу, а ТАМ его уже поджидали бы бабушка и дедушка, дядя, Янина. А тело бренное осталось бы на земле, умытое холодным дождем, вот тогда отец обрадуется, получив известие о смерти сына; жалко лишь мать - она, родимая, ни в чем не виновата. Молодой человек вздохнул - тяжелый камень сдавил грудь, и против воли встал и двинулся дальше, не зная, куда идти. Вот парк кончился, он вышел на широкую проезжую дорогу. Машин не было, автобусов тоже. Не глядя по сторонам, Владислав ступил на проезжую часть, забыв о всех правилах, и тут раздался звук надвигающейся машины, колеса громко шаркнули по асфальту, водитель успел нажать на тормоз в пару сантиметров от пешехода. Влад широко раскрытыми дикими глазами посматривал то на капот, то в черные небеса. "Значит, еще не время", - то ли с грустью, то ли философски прошептал он, видя, как дверь машины отворилась и из нее вышла Ирена Эйхлерувна - посланная навстречу любимому словно ангел-хранитель. Они, все еще напуганные, обезумевшие, бросились в объятия друг друга, осушали поцелуями катившиеся слезы.

Господи, Влад, что с тобой случилось? Зачем ты гуляешь в такое время, такую погоду? - задавала вопросы Ирена, стараясь унять дрожь во всем теле.

Ирена, любимая, не оставляй меня, не бросай. Возьми меня с собой или я пропал, - Владислав говорил скороговорками, то прижимая к себе возлюбленную, то целуя ее в губы, называя ласковыми словами.

Женщина не могла, не хотела оставлять его. Ее горячая любовь пересилила все иные чувства, даже усталость. Ни о чем более не спрашивая, радуясь такой неожиданной встречи, она взяла возлюбленного за руку и усадила в машину рядом с собой.

Глава шестая

Напротив пылающего камина, на теплом пледе лежал, уставившись в потолок, обнаженный Владислав. Рядом в тонкой полупрозрачной ночной рубашке раскинулась Ирена. С наслаждением взирая на его тело, любуясь его молодой красотой, женщина кончиками пальцев ласкала плечи и грудь любимого, касалась его талии и бедер. А Владислав то замирал, то вздрагивал от этих прикосновений. Наклонившись, она слегка укусила мягкое место между грудью и бедрами, молодой человек ахнул, немного поморщившись от приятной боли.

Тебе больно? - спросила Ирена, прижавшись щекой к его плечу, в душе упиваясь красотой возлюбленного.

Нет, мне просто щекотно, а щекотки я с детства боюсь.

Огонь в камине разгорелся и искры маленькими звездочками взметнулись ввысь. Угли зашипели, раскраснелись. Влад перевел взгляд на огонь, в памяти вдруг всплыла картина пережитого плена и там, в бараке, точно также горел очаг, а возле него, прижавшись, сидела Янина, откинув назад свои длинные белокурые локоны. Грустная тоска вновь охватила его, омыв сердце горячей кровью. Немного раздумав, он проговорил:

Зачем отец так со мной поступил, ведь я ни словом, ни делом не причинил никому вреда? Из плена я бежал, чтобы хотя бы мог еще раз увидеть родных, прижать их к своему сердцу. Я ночами не спал у изголовья отца, когда его охватил недуг, а теперь он выгнал меня, прокляв