Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

Картахена с достоинством выслушал приговор, священник упал на колени. В глубине души офицер надеялся на помилование. Какая изощренная пытка! Почти полгода держать в ожидании смерти, сохранять веру в избавление, а потом кинуть на съедение дикарям! Но Магеллан не увидит унижений гранда, не услышит желанных слов покаяний, сладостных прошений о помиловании. Картахена рожден дворянином и умрет с гордо поднятой головой, как Кесада взошел на помост.

– «… Да пребудет на них милость Господня!» – закончил чтение текста Мескита, удовлетворенно разглядывая распластавшегося на палубе доминиканца, ожидая слезного ползания у ног, мольбы людей, привыкших повелевать, и заранее представляя, как откажет им, уповая на волю Всевышнего, закон и капитан-генерала.

Серые жидкие пряди волос рассыпались по исхудавшим плечам де ла Рейны, торчащие лопатки уткнулись в старое засаленное одеяние, с жирными черными пятнами на спине. Мощный торс осунулся, по-собачьи ощетинился ребрами. Длинные жилистые руки, с бугристыми синими венами, тянулись к португальцу. Он не плакал, не стонал, не шевелился.

– У вас есть какие-нибудь прошения к капитан-генералу?  – поинтересовался Мескита, поигрывая желтой лентой с сургучной печатью адмирала.  – Желаете опротестовать решение совета?

Картахена с ненавистью глядел в глаза португальца, жалел, что не позволил убить его в пьяную буйную ночь. Одно слово – и не стоял бы сейчас перед ним в чистом бархатном плаще родственник Магеллана, не издевался. Инспектор видел, как офицеры и солдаты охраны ждали мольбы, но не верил, что в силах изменить приговор.

– Я хочу перед смертью исповедаться и причаститься,  – сдержанно сказал Картахена.

– Разве вас казнят?  – театрально изумился Альваро.  – Почему вас не устраивает Санчес де ла Рейна? Его не лишили священного сана.

Услышав свое имя, старик вздрогнул, приподнял голову, обвел собравшихся мутным взором воспаленных глаз.

– У вас есть просьбы к сеньору Магеллану?  – мягче спросил Мескита.

– Будь он проклят, ненасытный Бальтасар!  – раскачиваясь на руках, глухо ответил капеллан.

Солдаты с негодованием отшатнулись.

– Пролитая кровь падет ему на голову, враги разорвут его тело на части, как он рассек Мендосу горло наполнится болью, и злодей задохнется в своих испражнениях!  – пророчествовал доминиканец.

– Перестань!  – воскликнул Мескита.  – Подумай о себе!

– Душа моя бессмертна!  – старик выпрямился на коленях, стал страшен. Позеленевший латунный крест сбился набок, потертая фигурка Христа сверкнула на солнце.  – Никто не в силах сломить ее. Лишь пред Всевышним держать ей ответ. Это вы молите Господа о прощении, безродные выскочки, захватившие корабли!

– Уймись, сатана!  – закричал озлобленный капитан.  – Не тебе судить. Я не нарушил клятву, а ты предал командира, разжег в людях ненависть, призвал к насилию!

– Люди имеют право защищаться оружием, если слово падает на мертвую землю,  – де ла Рейна поднялся на ноги.  – Они хотят жить, а вы ведете их на смерть.

– Когда нас высадят?  – прервал спор Картахена, придерживая священника.  – Что позволят взять с собой?

– Все необходимое и даже слуг,  – взял себя в руки Мескита.

– Я не успел обзавестись рабами,  – сухо промолвил рыцарь, намекая на Магеллана.

– Сожалею,  – усмехнулся Альваро.

– Я хочу скорее перебраться в блокгауз, вы не возражаете?

– Склад разберут на дрова,  – издевался Мескита, ухмыляясь и призывая позабавиться солдат. Его не поддержали, мужество обреченных вызывало уважение.

– Мы построим шалаш,  – сказал офицер.  – Впрочем, нас проще казнить. Убить врага – меньшее зло, чем мучить.

– Вам сохранили жизнь,  – повторил Альваро.

– Это мы слышали… Пойдемте, святой отец. Нам не о чем говорить с человеком, не включенным императором в списки экспедиции. Рано или поздно ему придется ответить за оскорбления священного сана и арест королевского инспектора.

– Да, да,  – нервно закивал головой де ла Рейна,  – король и Всевышний не покинут нас в беде. Надо молиться и ждать.

– Помолитесь, «святой отец»,  – передразнил Мескита,  – вдруг ангел с небес пришлет за вами корабль!

Но смеяться не хотелось, матросы угрюмо поглядывали на капитана. Испанцам позволили удалиться в трюм, священника бережно спустили на руках. Гомес подошел к Меските.

– Напрасно злорадствуешь,  – Эстебан упрекнул португальца.  – Люди с бака жалеют их. Излишняя жестокость обернется против Фернандо. Я не удивлюсь, если кто-нибудь вернется за ними.

– Через месяц бунтари подохнут с голоду,  – решил Мескита, ощущая неприятное отчуждение команды.

– Возможно, но память о них сохранится.

– Инспектор с доминиканцем – мятежники и враги!  – обиделся капитан.

– Были врагами полгода назад,  – поправил кормчий.  – Надо было осенью отсечь головы или сегодня помиловать вместе со всеми.

– Что же ты не сказал Магеллану?

– Десятки раз говорил.

– А он?

– Не желал слушать. Да и ты заодно с командующим… А ведь Картахена спас тебя от смерти, когда Кесада захватил корабль.

– Поблагодарить его за это?  – криво усмехнулся Альваро.

– Совести у тебя нет,  – пристыдил Эстебан.

* * *

Выход в море назначили на 24 августа. Заканчивались последние сборы в дорогу. На берегу разбирали стапель и походную кузницу. Забирали с собой все, что могло пригодиться в пути, что можно было перетащить в трюм или на палубу кораблей. Маленький блокгауз на островке вместе с плотиком подарили Картахене. В него сложили мушкет с порохом, самострелы, простое солдатское оружие, безделушки для обмена с великанами, не разворованные победителями личные вещи осужденных, запасы продовольствия на первые дни, пока мятежники будут учиться охотиться и ловить рыбу. Несмотря на запрет адмирала, сердобольные моряки везли изгнанникам всякое старье, способное облегчить вынужденное одиночество. Священник целыми днями лежал на пропахшей телами туземцев подстилке, Картахена оборудовал дом-крепость. Ему помогали добровольцы: завозили на островок дрова, чинили сети.

Закованных в кандалы аборигенов перевели на флагман, заперли в трюме. Они перестали кричать, метаться, стучать в стены, привыкли к новому положению. В море туземцев собирались окрестить, выпустить на палубу, заставить работать. Магеллан не жалел о пропавших женщинах, предстоял далекий путь, тащить на острова целое племя было неразумно. Страну великанов нарекли Патагонией, что по-испански означает «большеногий». Благодаря странным неуклюжим сапогам из шкур гуанако, на карте появилось необычное название.

Накануне отправления на берегу отслужили торжественную мессу, помянули усопших, наказали де ла Рейне следить за кладбищем. По приказанию адмирала, команды исповедались и причастились. По старому матросскому поверью иберийцев, накопившиеся грехи нельзя брать в море. Поэтому любому плаванию предшествовала исповедь. Люди приоделись, повеселели. Каравеллы запестрели цветастыми нарядами, словно девушки поменяли зимние платья на весенние.

Утром под гром прощального салюта подняли паруса, направились к выходу из залива. Сан-Хулиан оказался