1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

понимаете, кто эти другие… Вот, в отличие от них, мы не претендуем на ваши земли и в случае победы революции готовы поддержать и в степи установление вашей, киргизской власти». – «Казахской», – поправил его Иманов. «Ну, я вижу, мы договорились, – туша сигарету о пятку сапога, сказал Касин, – ожидайте оружия. Литвин сам выйдет на вас».

С тех пор прошло полгода. Полгода, за которые Иманов набрал в отряд новых жигитов и договорился с аргынами о совместном нападении на город. Переход из Торгайских степей к Акмолинску остался практически незамеченным. Пару раз были стычки с караульными казаками, но те, не разобрав, кто и откуда, толком ничего и не поняли. Правда, засветились возле Атбасара. У местного купца Байщегула глаза там, сразу вынюхали, с чего торгайские появились на Ишиме. Откуда взялись? Если казаки в городе усилились – точно, байщегуловские упыри через узын-кулак донесли. От чужих отбиться никак не можем, а тут еще и свои кровь пьют похлеще русских.

Литвин, как и обещал Касин, привез оружие. Правда, мало. А позавчера и план составили. Хорошо, что при составлении в руках револьвер был, а то иначе все могло выйти – без списков. Революционеры темнят, золотом прикрываются. Ему тоже оружие не для защиты баранов от волков требуется, а для дела. Поэтому, пока есть возможность, надо на своем стоять – списки забрать.

Уходя от Литвина, Иманов думал: тот не жилец, не вынесет ночи, не дотянет. Но он не только выжил, а еще и акцию свою сделал и оказался единственным, кто к управе пришел. Неужели вправду обещание свое держит?

– Убиты! В банке один лежит, – развернувшись к Литвину, сказал Иманов, – золота нет. Караванщик убит. Надо списки забрать и уходить! Сможешь? – Он увидел, как из-под повязки проступает кровь, смываемая сразу дождем. – Сильно ранило.

– Выживу, – коротко ответил Литвин и протянул руку Иманову. Тот, схватив его за ладонь, помог подняться на крыльцо. – Вдвоем тогда дело закончим. Золото кто унес?

– Алимбай. Аргын, – долбя рукояткой револьвера по замку, произнес Иманов, – желтый пес!

– Где искать его, знаешь?

– Найдем, – сбив замок, Иманов пнул дверь, – найдем.

В управе было темно. По коридору, спотыкаясь о расставленную вдоль стен мебель, подсвечивая себе спичками, они дошли до кабинета с блестящей вывеской.

– Уездный начальник, – заваливаясь набок, тяжело прочитал Литвин, – бумаги могут быть у него. Ломай!

Дважды навалившись плечом на дверь, Иманов выбил ее из петель и, откинув в сторону, вошел в кабинет. На полу, рядом с массивным шкафом, стояли тюки с бумагами. Подойдя к одному из них, он засунул туда руку и вытащил скомканные в кулаке листы.

– Всю степь тут собрал! Всех жигитов. Смотри, Литвин, – он показал кулак Литвину и увидел, как тот, держась рукой за стенку, сползает на пол. – Эй! Живой? Я бумаги поджигать буду! Давай на улицу.

Литвин, будто не слыша слов Иманова, окончательно сполз вниз, и его рука под тяжестью револьвера безвольно лежала на вытянутых коленях. Кровь, просочившись тонкой струйкой, стекала на каменный пол.

– Литвин!

Иманов, бросив бумаги, подлетел к раненому и стал трясти его. Затем, приподняв за руки с пола, перехватил его под мышками и перебросил к себе на плечо.

– Эй, орыс, умирать рано! Я тебя вынесу, у карагача сиди. Управу сожгу, за тобой приду! Не умирай!

Оставив Литвина у карагача, Иманов сунул его револьвер себе за ремень, вернулся в кабинет уездного начальника и достал спички.

Первая не зажглась. Вторая… Третья… Он уже было решил зажечь все спички разом, чтоб пламя наверняка схватилось, как услышал шум и крики: «Бура… Бой… Айя-я-я!» Степняк присел, подобрался к разбитому окну и, высунув для начала револьвер, медленно поднялся, оглядывая улицу.

Возле лежащего у карагача Литвина стояли три верблюда, навьюченные тюками. Рядом с ними присел на корточки человек в дорожном камзоле. Человек бил Литвина по щекам.

– Эй, Иманов! – закричал человек в камзоле. – Я пришел от Алимбая. Где бумаги? Вставай!

Иманов, встав во весь рост, вытащил руку в окно и громко произнес:

– Я Иманов!

Человек, перестав бить по щекам Литвина, тоже поднялся и ответил:

– А я караванщик. Где списки?

Глава 19. Весь мир – театр

Утром церковь казалась подснежником, вылезшим по центру прошлогодней зольной кучи. За ночь дождь остановил пожар, размазав по колокольне и фасадам храма мутные разводы копоти и сажи. Стены, покрытые густым серым налетом, тускло отблескивали под утренними лучами. Купола, словно загаженные паршой головы, поднимались к солнцу, пытаясь его жаром выжечь облепившую их напасть.

Казачьи дома вокруг церкви пережили ночную атаку по-разному. В одних прогоревшие крыши зияли печными трубами. Из других через выбитые оконные рамы виднелись ножки столов, выпотрошенные шкафы, кроватные спинки. Часть домов, будто развороченные дантистом гнилые зубы, развалинами торчали по улочкам и переулкам Казачьего стана.

За ночь досталось многим. В хатах, где погибли казаки, на заборах висели траурные покрывала. По дворам стоял бабий вой – грудной, низкий, страшный.

Садвакас по дороге к гарнизону краем обошел Казачий стан, в центр не сунулся: опасно! Когда по всему городу стаями гоняют казаки и солдаты гарнизона, когда по улицам раздается плач, когда кровь еще не смыта с калиток и ворот, лучше не лезть на рожон, не пытаться принести слова скорби и печали – зарубят.

Он в сотый раз за эту ночь думал: а что если бы в тот день не было спектакля, что если бы он не стал звать на него всю городскую верхушку, что если… Но спектакль был. И начинался он совсем неплохо. Со сцены все было видно.

Первым делом он, конечно же, разглядел всех гостей. Самый важный – Тропицкий! Уездный начальник пришел, хоть и навеселе, но пришел. Смеялся, шутил – совсем иной оказался, чем у себя в кабинете. Понравился, расположил к себе. Раньше он думал, что Тропицкий – чинуша, царский тугодум и дуболом. Отчасти и так, конечно, но и людское в нем есть. Убери погоны, ордена и фуражку – чем не мельник или кузнец? Чем не простой рабочий? Садвакас тогда у себя в блокноте мысль отметил. «Показать в следующем спектакле царского жандарма с двух сторон». И сразу дописал: «Попытаться разобраться, какая из этих сторон настоящая. Двусторонний человек двуличен?»

А еще уездный начальник показался ему уставшим. При всем веселье и шутках Тропицкого в его глазах читалась усталость. Но не такая, как бывает от работы или проблем, а как у собаки бездомной – от жизни. Еще бы… Садвакас вспомнил вчерашнего белоглазого казака в управе, и его передернуло.

Кроме уездного начальника, на спектакль пришли купцы, торговые