1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

люди, богема Акмолинска. Два бородача: тот, что повыше, – скотопромышленный король города, что пониже – мучной. Рядом с ними крутится худощавый, юркий казахский купец – хан бакалейщиков. По именам их Садвакас не знал и даже не старался запомнить. Да и зачем? Дашь имена – сразу картинка пропадет.

Вот тот, высокий бородач, напоминает мохнатого яка – так и в торговле, поди, голову вниз опустит и напролом прет. А юркий бакалейщик так не сможет, брони на лбу нет, ему и приходится крутиться, вертеться – лис, в общем.

Лис, як… Можно в следующей пьесе, как русский Крылов, изобразить казахов. Сюжет простой. Как лис, як и… допустим, верблюд – тем более низкий бородач как верблюд пьет… Вот эти звери решили выяснить, кто в степи главный. Собрались у юрты пастуха и говорят ему: «Чабан, рассуди нас, кто главный в степи. Як, лис или верблюд?» Чабан костер для ужина разводит, щеки, как шары, надул. Звери переглянулись, видят, какой чабан важный стал, и говорят: «Ты, чабан, нас не понял. Ты-то, конечно, главный, вся степь твоя, в степи одни бараны, и всех ты пасешь. Но мы не бараны, вот кто после тебя главный? Кто из нас твоим заместителем может быть?» Чабан опять на огонь дует, зверей не замечает. Звери и так и сяк, а тот дует и дует. Устали звери, сели возле казана и ждут, когда чабан им ответит. Наконец тот тоже сел и спрашивает у них: «А вы как считаете, кто главный после меня в степи?» «Я… Я… Я!..» – закричали звери. «А вот и нет, – ответил чабан, – вон идет главный». Все звери обернулись и увидели волка. Стали прятаться за спину чабана. А чабан, взяв ружье, говорит: «И пока вы тут меня отвлекаете, я могу его не заметить. И тогда он будет главным в степи. В ы-то разбежитесь, а баранам куда деваться?»

Закончить басню Садвакас не успел, из зала послышались выкрики и поднялся шум. Он разглядел кричавшего – Хан Лис.

– Это аллегория, – настраивая голос, ответил Садвакас, – все вопросы потом.

Раздались еще выкрики.

– Про призыв говорит. Это провокация! – громче всех воскликнул Хан Лис.

Ведущий актер сбился с роли, забыл свои слова, и Садвакас, подсказывая ему текст, увидел со сцены, как в первом ряду поднялся сэр Томас и, словно вспомнив о чем-то, закачал головой. Англичанин посмотрел на других зрителей, окинул взглядом сцену и быстрым шагом вышел из зала.

Больше всего Садвакас боялся этого. Больше, чем забытого актерами текста, больше крика или шума в зале, даже больше, чем пустых мест, – он боялся, что зрители начнут покидать спектакль. Значит, неинтересно? Значит, скучно? И это не вина актеров, не вина декораций, а вина его – как поэта и режиссера.

И вот первый ушел. Рыжий англичанин даже не удосужился досмотреть начало первого акта. Может быть, он обиделся из-за вчерашнего случая в мечети? Ведь уговор о помощи с ним был.

Поначалу все шло хорошо, Садвакас все просьбы выполнил. Передал Карабеку-хаджи фото Асанова и предупредил, что ротмистр едет в город вместе с Халилом. Сообщил, что сэр Томас переживает за караванщика и нелишним было бы встретить Халила у города. Мулла отправил Кривого Арсена навстречу, и как оказалось, не зря. Асанов, как и предупреждал Томас Баркли, хотел убить караванщика. Также, по просьбе британца, он рассказал мулле про указ из Бухары. С этого все и началось…

Но откуда ему было знать, что в этой злосчастной бумаге написано?! Прав Карабек-хаджи, читать такое с пятничного намаза могут только те, кто хочет беды. И таких немало. Сэр Томас, уходя, сказал: «С другими решать буду». Захочет – найдет других. Долго искать не придется. Аулы, что за Силеты стоят, вмиг оружие поднимут. Их мулла Абдулахид один раз уже джихад объявлял, его не поддержали. А имея такой указ, что сделает степь?

Если бы изначально сэр Томас сказал ему, что в бумагах кровь и боль, смерть и мучения, да никогда в жизни бы он не взял на развитие театра английских денег. Ни за что не открыл бы тугой конверт, плотно забитый купюрами. Сэр Томас как сказал? «Эта часть для открытия театра, другую вы получите для школы. Собственной школы, Садвакас. Вы же о том мечтаете? Британцы всегда помогают и хотят, чтоб народы учились и повышали культуру. На оружие и бомбы мы денег не даем, но на обучение – пожалуйста».

Эх… Если бы он тогда хотя бы поинтересовался, что за документ едет с караваном. Но откуда ему, учителю, думать о таком… Рад был, что наконец-то нашлись деньги. Радовался как ребенок. А вышло, что в капкане у британца оказался. Сейчас тот всем видом показывает – мол, спектакль твой неинтересен, скучен, примитивен, и смотри, Садвакас, деньги за невыполненную работу придется еще отдавать.

Следом за британцем с кресла поднялся его сосед – высокий мужчина в черном сюртуке с удлиненными лацканами. Поставив свой портфель на кресло, он спешно двинулся к выходу. Фигура человека показалась знакомой, и Садвакас вспомнил, как возле управы мельком видел красивое, бледное, без единой кровинки лицо, которое без раздумий занес в свою «режиссерскую картотеку». Такие лица хорошо подходят для героев «Овода» или «Мцыри».

Если это один и тот же человек, то сколько же у него сил, чтоб весь день в таком состоянии быть на улице, да еще и прийти на спектакль! Сколько желания во что бы то ни стало посмотреть новую пьесу! Он всегда поражался таким людям – стойким, отважным, волевым. Не то что он сам, вечно витает в облаках, вечно не может завершить начатое. Конечно, какие могут быть претензии к такому зрителю – только здоровья ему.

Актер, забывший слова, наконец вспомнил их, и Садвакас смог перевести дух, рассматривая зрителей. Двое вышли. Шумного Хана Лиса тоже не было видно. Остальные шумели, перекрикивая друг друга. Два бородатых купца, Як и Верблюд, размахивали кулаками в воздухе, то ли пытаясь угрожать сцене и актерам, то ли успокаивая зрителей, то ли просто ради веселья и куража. В зале творился хаос. Было уже не до действия. Люди, повставав с кресел, кричали, спорили и свистели. Садвакас, опешив на мгновение, взял себя в руки и запел заготовленную на такой момент песню. Актеры последовали его примеру и, перекрикивая шум зала, распевали слова со сцены.

Не так хотел закончить спектакль Садвакас, не так. Конечно, он понимал, что аллегории аллегориями и рано или поздно зрители раскусят его замысел, но чтобы это случилось с таким возмущением и даже не дав начаться основной части постановки – нет.