Далайя - Абай Тынибеков

– Уходим, – услышала она брошенное им в темноте.

Лишь отдалившись от урочища на довольно большое расстояние, они остановили разгорячённых скакунов и пустили их шагом. Следом за ними, сбившись плотной массой, успокаиваясь, доверчиво бежали девять угнанных боевых коней.

* * *

Шли всю ночь. Далайя, вновь приноровившаяся к дальним и долгим безостановочным переходам, чувствовала себя бодро. Только лёгкий голод временами напоминал о себе, и тогда она на ходу делала несколько глотков воды, притупляя нарастающее желание поесть.

Небо посветлело, предвещая утро.

Кругом, насколько хватало зрения, простиралась ровная, как ладонь, долина. Лишь изредка над ней выпячивались невысокие холмы, у подножья которых клочками темнели заросли низкорослых деревьев и густых кустарников. Такое опасное место уставшим путникам следовало пройти как можно быстрее, любая встреча сулила бы им только неприятности.

С первыми лучами солнца Руса остановил коня, спешился, подошёл к угнанным скакунам и стал рассматривать их. Далайя присоединилась к нему.

На вид кони были сакскими, все как на подбор одномастные и почти одногодки, явно отобранные из табунов. По едва уловимым приметам и отличиям в их упряжи Далайя поняла, что они принадлежат племенам хаомаваргов, собратьям массагетов.

Но со слов Русы она знала, что те люди в урочище не были саками, из чего следовало, что этих коней они сумели каким-то образом добыть. По предположению Русы, они были угнаны.

– Если бы они напали на табуны, то угнали бы всех подряд лошадей, и такого подбора коней у них не получилось бы. Да и откуда взялась сакская упряжь? – вполне резонно возражала ему Далайя.

Не найдя ответов на эти вопросы, они в задумчивости направились к ближайшему холму.

Наступившее душное утро предвещало собой жаркий день.

* * *

– С самого раннего детства я была воспитанницей царицы Томирис.

Далайя, зная о близости родной земли и понимая, что с ними в этой дороге может случиться всякое, решила больше не держать благородного спутника в неведении о своём истинном происхождении, о цели всего похода и этого возвращения.

– Своих родителей я совсем не помню. Из всех девочек-сирот, живших в кочевьях, она выбрала только меня. Это была удивительная женщина. Подобных ей людей не было в сакской степи, и впредь, наверное, никогда уже не будет…

Последние слова она произнесла с такой тоской и болью, что даже у Русы, бывалого вояки, видавшего много горя и бед, что-то колыхнулось в груди, скользнув щемящим отголоском в сердце. Взглянув украдкой на замолчавшую женщину, он ковырнул веточкой в костре, на котором поджаривались небольшие куски мяса.

Он знал из житейского опыта, что днём, если разводить огонь из особых сухих бездымных веток, костёр не будет заметен для чужого глаза даже в относительной близости, и теперь из осторожности поступил именно так, заранее подобрав нужный хворост.

Чуть успокоившись от нахлынувших воспоминаний, Далайя продолжила своё повествование. Руса понимал, что это её откровение было проявлением настоящего доверия к нему.

– Я жила при ней, поначалу лишь видя и слыша её, затем подрастая и уже чувствуя её всей душой. Даже в самые трудные дни она уделяла мне внимание, всегда находя для меня тёплые слова. Теперь я понимаю, какое нужно иметь горячее и огромное сердце, чтобы таким добром одаривать других, даже когда оно едва бьётся… Да, сейчас я многое понимаю из того, что не было почему-то мне доступно там, рядом с ней. Наверное, это она своей заботой не давала проникнуть в моё сердце всему, что могло раньше времени его потревожить…

Не всем вождям было по душе такое её покровительство над простолюдинами. Именно поэтому, умирая, она отправила втайне от всех наш караван вместе со своими детьми. Иначе и их, и нас постигла бы горькая участь… Всегда преданный царице могучий вождь Дантал вместе с теми воинами, которых ты видел, исполнил свой долг перед ней. Я же, к сожалению, по своей глупости думала, что тоже выполнила её просьбу, вверив детей названным ею людям… Но ведь не нужно было иметь много ума, чтобы понять, что из всего её окружения наиболее близкой для них оставалась только я. Томирис при расставании велела доставить детей к этим людям и дальше уходить до определённого ею места, где нас должны были встретить другие преданные ей люди, кому и следовало передать все ценности. Лишь там, на том месте, мы поняли, что никому больше не нужны. Она всего лишь увела нас от возможной беды и вознаградила за преданность… К тому же царица дала мне возможность жить отныне только для себя, не обременяя меня своими детьми…

Я недостойная женщина… Глупая и неблагодарная… Разве можно было не догадаться, не понять её истинного желания? Ведь она мне, как женщине, доверила самое ценное, что было у неё, – детей… Так, как поступила я, случается только с теми чёрствыми людьми, кто привык к заботе о себе со стороны других, а сам не умеет творить подобное…

Далайя вновь замолчала. Она скорбно взирала на огонь. Из её глаз по пушистым ресницам крупными, тяжёлыми каплями часто сбегали слёзы и, сверкая на солнце, скатывались по щекам. Больше она не проронила ни слова и сидела, словно оцепеневшая, уйдя в гнетущие душу раздумья.

Руса всегда чувствовал, что эта женщина не просто подданная сакских правителей, но о том, что она являлась человеком, приближённым к великой степной царице Томирис, взявшей верх над самим Киром, он не мог даже предположить. В его голове никогда не возникала такая мысль. Её, казалось бы, незатейливый рассказ поразил его до глубины души.

Далайя не стала говорить ему ни о коннице сакских юношей-сирот, которую она создала втайне от всех по велению самой царицы, ни о себе, возглавившей эту конницу в решающий момент в битве с персами. Сейчас, как понимала Далайя, это потрясло бы Русу ещё сильнее, но она не хотела особо выделять свою прошлую значимость и из-за этого выглядеть нескромной и хвастливой. Но и от того, что довелось услышать, Руса не мог даже пошевелиться, лишь покачивал головой от удивления.

Так они долго сидели в полном молчании, размышляя каждый о своём, пока наконец Руса не протянул ей кусок ароматного горячего мяса и кувшин с ледяной водой.

Словно вернув вспорхнувшую было душу обратно в тело, ненадолго покинутое на земле, Далайя вздрогнула, повернулась к мужчине, лёгким движением головы откинула иссиня-чёрные локоны и взглянула ему в глаза. Затем, по-детски вытирая тыльной стороной руки влагу на