Далайя - Абай Тынибеков

Битва близилась к печальному для хорезмийцев завершению. Оставшиеся три десятка их воинов, ощетинившись копьями, сбились в одну плотную группу, со всех сторон окружённую вдвое превосходящими силами хаомаваргов.

– Мне кажется, что нам с тобой нет необходимости оставаться здесь, в этом месте. Исход столкновения уже предрешён. Казнь – это не сражение, и в ней нет чести. Сейчас на этой равнине будет главенствовать лишь злобная месть, – Руса, устало посмотрев на Далайю, круто развернул своего коня и направил его шагом в сторону холма, за которым продолжалась их дорога в степь.

Далайя последовала за ним, понимая, что он прав. Обходя невысокую возвышенность, закрывшую собой всю панораму битвы, они вдруг очень отчётливо услышали топот лошадей и лязг оружия, доносившиеся из-за неё, но со встречной стороны, оттуда, куда они направлялись.

В недоумении переглянувшись, они подстегнули лошадей и осторожно объехали склон, почти обогнув холм. Увиденное было неожиданным для них. Чья-то конница численностью в полсотни воинов надвигалась с юга, приближаясь к сражающимся спешным ходом.

Отбрасываемая холмом тень, чернея и удлиняясь, предвещала скорое наступление сумерек.

– Это не саки, – вглядевшись внимательнее в появившихся всадников, подавленно произнесла Далайя.

Метнув на неё быстрый взгляд, повелев ей оставаться на месте, Руса, с силой ударив пятками в бока лошади, взлетел на вершину холма, едва не опрокинувшись на скользкой траве. Отсюда были видны и те, и другие.

Расстояние, разделявшее приближающийся отряд и хаомаваргов, по-прежнему державших вражеские остатки в плотном кольце, очень быстро сокращалось.

Руса, не теряя больше времени, помчался к сакам, показывая рукой на юг. Находящиеся ближе к нему воины, увидев его, развернули коней, пока не понимая, кто он и что ему нужно. Наконец подскочивший к нему сотник во всём разобрался и, быстро отдав распоряжения, стал вглядываться в указанную им сторону.

Оставив с окружёнными хорезмийцами тридцать своих воинов, при этом приказав десятникам быстрее покончить с ними, остальную часть отряда, почти столько же всадников, он повёл навстречу новой вражеской коннице.

Не имея стрел, построившись клином, во главе которого встал сотник, саки на бешеном скаку всей своей массой врезались в наскочившую на них вражескую полусотню, которая пребывала ещё в полном беспорядке. С ходу разметав противника на две части, словно на обычном ученье, распределившись равно в обе стороны, не выдерживая как прежде линии, саки стали врубаться в самую гущу, понимая, что нужно как можно больше сразить врагов, пока они не оправились от внезапного натиска.

Теперь битва велась сразу в двух местах на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга.

Окружённые саками остатки первой хорезмийской сотни, окрылённые подоспевшей к ним помощью, яростно сражались с равным по численности отрядом.

Одному небу было известно, как в таких сумерках, где все казались мечущимися тенями, враги узнавали врагов, не нанося увечий собратьям по оружию. Если даже такое и случалось, то кто мог понять в этом адском пекле, в чьё тело вонзил свой акинак? Важна была лишь победа, прощавшая всё. Только исход мог явить людям её истинную цену.

* * *

Руса, захваченный потоком нагрянувших событий, не успевал подумать, для чего ему это нужно, больше подчиняясь в себе тому человеку, кто всю жизнь провёл в сражениях, совершая обычную для себя работу. Он попросту исполнял долг закоренелого воина.

Забрызганный кровью, словно само воплощение смерти, он носился по полю битвы, сметая всех, кто попадался ему на пути, не понимая, что с ним происходит, но чувствуя, что совершаемое им, вопреки рассудку, нравится ему. Он не мог осознавать, что причиной его небывалой раскрепощённости и дикого азарта являлось отсутствие среди воюющих сторон близких ему людей. Хаомаварги, как и хорезмийцы, ничего для него не значили. Он равно не нуждался ни в тех, ни в других.

С наступлением полной темноты по командам сотников остатки враждующих отрядов разошлись, причём каждый отошёл в ту сторону, откуда явился к этому месту. Так было всегда при подобных столкновениях.

Отдалившись друг от друга на безопасное расстояние, измождённые жестокой схваткой, израненные воины валились с лошадей на землю и, едва коснувшись её, засыпали мертвецким сном.

Из двоих хорезмийских сотников в живых оставался лишь последний, тот, кто привёл полусотню.

Не ожидая ночного нападения врага, но всё же не разжигая костров, дабы не выказывать своего местонахождения, и не выставляя дозоров, вскоре все погрузились в сон, включая самых выносливых, коими всегда были вожаки.

Руса при отходе повернул коня в сторону холма, куда тот и привёл его тихим шагом в кромешной тьме. Почуяв вблизи присутствие собрата, скакун остановился, встряхнул гривой, чуть шире обычного расставил передние копыта и устало опустил голову. С трудом перекинув ногу через спину лошади, Руса соскользнул на землю, держась за гриву. Превозмогая боль в каждом суставе, пытаясь размять одеревеневшее тело, горец повёл невидящим взглядом по сторонам. В голове зашумело. Только сейчас он ощутил усталость, навалившуюся на него огромной массой, не позволяя пошевелить даже пальцем. Словно в одно мгновение потяжелев в сотню раз, едва держась на подламывающихся ногах, он всё сильнее придавливался к земле какой-то незримой силой.

Понимая, что не сможет сделать даже шага, Руса бессильно опустился на мягкую траву, почти в полусознании плавно заваливаясь навзничь, и провалился в бездну, не чувствуя подхвативших его рук.

Далайя неподвижно просидела до рассвета, оберегая сон мужчины, бережно положив его голову себе на колени.

* * *

Чуть посветлевшее небо, поднявшее на ноги сотников, было проклято ими же при обозрении жалких остатков своих войск.

Пятнадцать саков, почти все израненные, с трудом пробуждались от тяжёлого сна. Большинство из них, опираясь на луки, вставали с прохладной и сырой от росы земли и, пошатываясь, направлялись к лошадям, мирно пасущимся тут же. Некоторые же пока ещё лежали, но уже протирали глаза.

Хорезмийцев было на полдесятка больше.

На небольшом пространстве невдалеке от холма двумя страшными лилово-чёрными островками громоздились тела сражённых воинов, отныне представлявших собой какую-то единую массу, вовсе не напоминавшую о жизни, бурлившей лишь вчера в каждом из них. Там всё было залито кровью, ставшей как бы уже не нужной своим хозяевам и щедро отданной ими земле в этом диком игрище, придуманном задолго до них.

Живые не менее мёртвых были вымазаны в своей и чужой крови, не различимой между собой по цвету, но струившейся прежде в столь разных телах. Теперь, когда она выплеснулась из ран наружу, казалось, что её было пролито гораздо больше,