Далайя - Абай Тынибеков

В прошедшей бойне перемешалась кровь противников, таким странным образом объединив две сотни мужчин, не сумевших по воле судьбы понять другу друга до её начала.

Как бы в насмешку над гибелью разумных существ, чьи изуродованные тела уже начали превращаться в прах, глупые, но живые лошади разбрелись по округе, совершенно не мешая друг другу, и обыденно пощипывали траву, безразлично поглядывая по сторонам.

* * *

Два молодых воина, наиболее приближённых к сотнику хао маваргов, были живы и уже находились рядом с ним, ожидая его указаний. Тот молчал, пребывая в раздумьях.

Вновь уходило спасительное время, как это было накануне, когда следовало быстро покончить с остатками первой сотни хорезмийцев, попавших в их окружение.

Уже все саки были верхом на конях. Они очень старались не обращать внимания на раны, боль в которых, отступившая во сне, нарастала с удвоенной силой. Взгляды людей были потухшими и отрешёнными.

Солнце давало знать о скором своём появлении бело-жёлтым маревом, всё больше растекавшимся в неяркой небесной синеве.

* * *

Руса пробуждался подобно тяжелобольному человеку. С ним творилось нечто неладное: он то что-то бормотал, не размыкая век, то, приоткрыв глаза, вдруг сразу же умолкал, то, стиснув челюсти, начинал скрежетать зубами, мечась в судорожных порывах, при этом устремляя странно блуждающий взгляд в пустоту, то вновь впадал в забытье.

Несмотря на прохладу ночи и свежесть утра, он взмок от пота, обильно выступавшего при каждом его движении.

Держа всю ночь его голову на своих коленях, Далайя ладонями часто утирала ему лицо, забрызганное кровью, не смея даже на миг покинуть его и, склонившись над ним, иногда впадала в дремоту.

Ближе к утру она уже не могла понять, где явь, а где сон, настолько всё перепуталось в её сознании, и лишь вдруг притихший Руса невольно напугал её и окончательно отрезвил её разум. Нутром она почувствовала, что та невидимая и никогда не ощущаемая человеком граница, что присутствует в нём с самого момента рождения и до последнего его вздоха и разделяет равно все его возможности, в том числе и на ведущие к его гибели, и уберегающие от неё, в эту ночь в Русе едва не была нарушена на крохотном своём участке, где господствовал Его Величество Шанс.

Её посетило странное по своей сути видение: ей показалось, будто бы Руса, пребывая в одиноко-обездоленном состоянии, балансирует над бездной на тонкой нити, уже не подчиняясь ни единым мускулом ещё тлеющим своим желаниям, а находясь в чьей-то абсолютной власти, и улавливает своим потухающим сознанием, что он преждевременно ощутил себя властелином судьбы.

«В этом мире многое доступно человеку, но ничто ему не подчинено», – подумала Далайя.

Она пристально всматривалась в лицо мужчины, пытаясь уловить на нём малейший признак жизни, но не допуская ни на миг мысли о худом. Её ожидание было вознаграждено. Дрогнув веками, Руса открыл глаза и удивительно спокойно и ясно посмотрел на неё, даря ей беспредельное родное тепло.

«Лицо не излучает жизни при закрытых глазах, потому что они есть единственный светоч души. Ведь даже спящий человек не так приятен и притягателен, как бодрствующий», – вновь промелькнула странная мысль в голове у женщины.

Они долго смотрели друг на друга, словно встретились после разлуки. Руса повернулся на бок, приподнялся на локоть и свободной рукой бережно провёл по её щеке. Она, тут же склонив набок голову, прижала ею его ладонь к своему приподнятому плечу.

Солнце тоненьким оранжевым краешком появилось у дрожащей линии горизонта, наполняя землю теплом и белым светом.

Едва услышав в прозрачной утренней тиши гулкий неспешный топот копыт, всё больше нарастающий откуда-то сбоку от холма, с той стороны, где располагались хаомаварги, Далайя и Руса вскочили на ноги. Могучий сотник в сопровождении одного воина приблизился к ним, остановив коня в десятке шагов от них.

Оба вместе с лошадьми были полностью покрыты запёкшейся кровью и пылью. Измождённые, будто бы явившиеся из преисподней, в этот момент они больше всего напоминали призраков, и вновь только лишь глаза выдавали в них обычных живых людей.

Вперившись цепким и умным взглядом в стоящих перед ним мужчину и женщину, сотник в задумчивости провёл взором по ним несколько раз и, метнув взгляд в сторону пасущихся лошадей, молча развернул своего коня.

Отъезжая от них, он, не поворачивая головы, скупо и отчётливо бросил:

– Спасайся, Далайя.

Она не была уверена, правильно ли она расслышала сказанное, но, посмотрев на удивлённого Русу, поняла, что не ослышалась.

Таким же неспешным шагом всадники удалялись от них. Неподвижно и громоздко восседая на своей похрапывающей лошади, изредка размахивавшей длинным пыльным хвостом, сотник всем видом источал обречённость.

Проводив его недоумённым взглядом, Далайя присела. Она была поражена тем, что он назвал её имя.

«Выходит, сотник знал, кто я, и только поэтому не учинил расспросов», – пронеслось у неё в голове.

Ей было не по себе от охватившего её двоякого чувства. С момента встречи сотник постоянно держал её в напряжении, пугая и одновременно сильно раздражая её, но сейчас, после его поступка, столь расхожего с её изначальным мнением о нём, ей было стыдно за то, что она не оценила по достоинству этого благородного человека.

* * *

В тот момент, когда Руса, не мешая думам Далайи, молча подвёл к ней лошадей, из-за холма вновь донеслись звуки битвы. Устало посмотрев ей в глаза и уловив в них тревогу, но отнюдь не запрет, он кивнул ей, словно сказав: «Да, я знаю, как мне поступить. Ничего не нужно говорить. Всё изменилось, и надо скорее помочь сакам». Затем ловко запрыгнул на коня, развернул его и помчался к сражающимся.

Задержавшись на миг, она тут же взлетела на своего скакуна и пустила его вскачь следом за ним. Руса, увидевший это, развернулся и, преградив ей путь, спокойно, но жёстко спросил её:

– Ты забыла о своём долге?

Не дожидаясь ответа, он исчез за холмом.

* * *

Зная, что до родных очагов теперь им не дойти, сотник хаомаваргов решил дать последний бой, дабы прекратить мучения своих воинов, желая совершить это очень достойно, как подобает сакам по заведённым обычаям славных предков.

Его отряд был направлен вождями для наказания тех шальных людей, что посмели посягнуть на их табуны. При единичном случае не стали бы гонять целую сотню за горсткой разбойников, но то, что происходило с недавних пор, становилось бедой для их окраинных племён. Уничтожив с начала лета с десяток небольших групп