Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

— Освободите вы меня! — взмолился Федька.

— Видишь ли, я бы тебе не сказал ни слова, но крайность есть, выручай, сам прошу. Ты возьми во внимание одно: свет не с сегодняшнего дня стоит, и богом все определено заранее. Вас увлекли журнальные писания — знаем, чего из библиотеки таскали. Я ведь сам журналы читаю, вот они у меня под рукой. Читал ваш Петя «Дух законов», а все ли читал? В том ли свобода, чтобы, рассыпавшись по улицам, напиться пьяным, насильствовать и грабить; в том ли свобода, чтобы открыть пространное поле безумному своевольству, бешенству страстей и неистову помрачению разума? Этому вы открываете шлюзы на буйство и гибель народа? Свобода должна быть ограничена законом в пределах правды, блага и порядка… Убедил я тебя или нет, а выбирай: иль берись за ум, иль гибнешь… Это верхи вверх смотрят, а наш взгляд ближе к земле. И ты ведь здраво мыслишь, не верхогляд.

Ноздеев заставил выпить, наполнил рюмки, а потом продолжал:

— Различие между патриотом и демагогом знаешь ли? Скажем, ты патриот, я демагог, а тут вот изложено, что патриот предпочитает пользу общественную своим личным выгодам, любовь к отечеству одушевляет патриота. Демагог о себе только думает, его подмывает самолюбие. Он берется управлять другими, сказать иначе — берется править кораблем во время бури, хотя никогда не видел моря; берется лечить болезни, не зная строения тела человеческого. Демагог беспрестанно восстает против правительства, осуждая все его действия самыми колкими клеветами, вводит в заблуждение и ослепляет, как тебя, хоть блестящими, но пустыми и лживыми обольщениями. Демагог о том только и помышляет, чтобы воспламенять страсти. Демагог готов на все, лишь бы народ превозносил его похвалами, кумир его — он сам. Патриот ничего не относит лично к себе, цель его — благо общества. Демагог только и твердит о благе общем, но все делает ради самого себя. Так вот, я демагог, но и Петька — тоже! Демагог старается всеми мерами не выпускать из рук своих жезл правления, даже по миновании в том надобности. Не так ли держится за жезл Петька? А ты патриот. Патриот, исполнив обязанности звания своего, равнодушно возвращается к приятностям частной жизни.

Поздеев к журналам не был совсем равнодушен и отыскивал порой в них подтверждение собственной критики полицейских помех. Он положил журналы под локоть и, хитро улыбнувшись, продолжал:

— У меня самого злоба, но не на власть, а на ее злоупотребления. Я сам считаю, что деловым людям надо быть совершенно освобожденным, после и простой народ мы со временем освободим. А пока требуется его, народ, немного удерживать и вдалбливать в башки понятия о любви к своим господам, — сказал Поздеев и, по своей ухватке[375] всегда к сказанному еще что-то добавить, после глубокого вздоха подкинул: — Любящие-то и наказание за благо почитают. Так оно благо и есть.

Федор сидел растерянный и ошеломленный. Никогда ему не приходилось слышать сторону противную, а в словах Поздеева его что-то задевало, если и нет в них правды, то и разбить его не по силам.

— Помни, — внушал Поздеев, — надо, чтобы все ваши пустяки остались величайшей тайной чёрмозской, никуда бы далее свойских людей не распространялись. И еще помни — нам заодно надо быть. Знаю, мечтаешь о хорошем месте. Будешь здесь помощником смотрителя завода. Старого мы на пенсию, а тебя поставим. Вот тогда и улучшай судьбу людей: как Шишкин, например. Дом у тебя свой, женим на Фимке! Будешь достоин, так купецкая дочь пойдет. — Усмехнувшись, добавил: — Фимку тогда возьмешь в «услужение». Эх, заживешь! Придет время досужее, мы и поспорим и, глядишь, к согласию придем. Верно, иной раз и вправду господа у народа лишку уворовывают. Лиха кончина бедняка, и никому ведь не прибыльна: больше вокруг живого — больше пользы. И мы ведь о пользе для отечества печемся. Вот видишь, как вы заблудились.

Поздеев подпаивал Федьку и все напевал ему, напевал. Федор и в Пете уже сомневался: «Искренний тот, а прав ли? Может, заблудился? Дон Кишотом[376] стал? Вон их сколько суждений-то. А и верно, Петя не говорил того, что Поздеев сказывает».

Захмелел Федор и себе не верил; и стало ему ясно одно: уж лучше сделать, как говорят. Ведь все дуют в трубу добра, тут, наверное, фортуна ему… там и свобода… Хмель крутил в голове всякую всячину.

— Помни, выручим как-нибудь: вы тоже денег стоите, — повторял Поздеев.

«Все останется неизвестным, обещание Поздеева твердо. Сейчас надо ему угодить, а все разговоры потом», — убедил себя Федька и дал слово взять бумагу у Пети.

Поздеев Федьке свой тулуп пожаловал в дорогу, сам усадил в кошевку[377], полсть[378] застегнул и перекрестил его: «С богом!» И понесла Федора в Чёрмоз поздеевская тройка, аж снег сзади крутился вихрем. И никто его не сопровождал.

«Светлы надежды Пети, но и повременить требуется, — засыпая, думал Федька, завороженный обхождением Поздеева, который раньше казался гордым и властным. — Не понимает Петя, так мне его выручить надо!»

Васька следом выехал. Никаноровна удивилась поспешности, с которой покинули ее сыновья.

В Чёрмоз оба прибыли утром, Василий даже раньше Федьки, который всю дорогу спал в санях. Ямщик, увидев, что его ездок спит, поехал так себе.

Василий вызвал Алексиса и велел ему смотреть, чтобы Федька не наделал глупостей. А своим полицейским он приказал незаметно следить за Алексисом и Федькой.

— Иди, — послал Федьку Василий, — потом Сенька у тебя «украдет».

Василий был доволен собой. Никто так ловко не сумел бы обставить дело, как он. Да разве губернская полиция умело распорядится!

— Давай, Алеха, сбежим, — предложил Федор по дороге к Пете.

— Пошли, так уж пошли. Куда мы сбежим? Сразу поймают, а другим гибель, — ответил Алексис, уверенный в том, что им не дадут даже перейти через заводскую плотину.

Избегая встречаться с Федькой взглядом и заботясь об оправдании своих поступков, он говорил:

— Больной не знает, как опасна его болезнь, а врач хвать зуб щипцами — и долой! Ты, говорит, помер бы от этого зуба. И только тогда человек чувствует благодарность.

— Да уж братан может зубы изъять во спасение души. В этом ты не сомневайся, — ответил Федор.

— Надо делать, как говорят, раз Поздеев тверд в решении освободить всех от ответственности, — сказал Ширкалин.

Он остался за воротами, а Федька по чисто разметенному двору — отметил и это — подошел к крыльцу.

— Мне бы Петю, — спросил он у поднимавшейся по шатким ступенькам матери Пети.

— Иди