Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Козьмич, дело серьезное. А вдруг худым обернется? Я не берусь… Вы отдохните, потом не спеша поедете. Теперь торопиться некуда… Хе-хе-хе! Все, как на блюдечке, мною положено, — Клопов хихикал, а сам тешил себя надеждой: «Помер бы ты в дороге, так и ладно».

Поздеев обмяк на лавке и тяжело оперся о стол: «Степку Десятова я, значит, зря в Петербург отослал… Настя приставала. Уж не приключилось бы ей худо через происшествие, не с ними ли замешана? — думал Поздеев, боясь, что кто-то заглянет ему в душу и разгадает тревогу. — Значит, начудил я с этой горной студией… выполнили ученики хозяйский наказ: „открывать для себя новые понятия“. Вот и открыли. Ваш, господа, наказ. Сами с себя и спрашивайте. Я не виноват… ваша воля — нам оправдание. Обещаете Чернова, своего поверенного, прислать для наблюдения, присылайте. Совет ему и почет, пусть образовывает… и спрос с него…»

Поздеев вновь выехал после короткого отдыха, а так хотелось засесть дома.

По сторонам дороги лес, снега, опять лес и снег. Редкие остановки, быстрая езда. Мигом сменяют лошадей, и опять в лицо твердые комки из-под копыт, ветер, снежная крупа в глаза, да на ухабах крепкие толчки.

«Ямщики и те проклинают: „Куда его леший в рождество несет!“» — догадывался Поздеев и досадовал: даже дремота не берет.

Впереди показались огоньки Полазнинского завода.

— Гони! — приказал Поздеев, но, когда совсем было проскакали домик прелестницы Марьюшки, внезапно крикнул: — Стой! Поворачивай обратно!

— Провались она, эта губерния, да и вместе с губернатором, — ворчал Поздеев, тяжело вылезая из саней у крыльца. А по сеням[384] уже мигал огонек, и торопливая рука откидывала щеколду на двери.

XI

На рождественский бал-маскарад к губернатору съезжались из глухих углов. Многие мечтали об этом бале весь год. Девицы шили наряды, кавалеры выдумывали небывалые маски. Являлся на бал и чиновничий и купеческий цвет губернии. Танцами эта публика не интересовалась, их место за «проигрышным» столом: на зеленом сукне поверенные заводчиков благовидно передавали взятки, каждый проигрывал установленную сумму жандармскому офицеру, гражданскому губернатору, прокурору, горным и судейским чиновникам.

Некоторые гости донашивали еще клетчатые фраки[385], щеголяли цепочками со связками брелоков, табакерками, перстнями. Такие к дамам не подходили без нижайшего поклона, говорили «изысканно», без передышки приставляя «с» к каждому слову — «счастлив-ссс»[386]. Дамы сильно декольтировались, красились. Юноши остроумничали, табунками теснясь возле «красавиц»; самый большой табунок — возле постаревшей губернаторши. Она считала своей обязанностью руководить общественной жизнью края. Председатель уголовной палаты[387] называл ее «небесной», прикладываясь к ручке, про себя разумел, что она пудрой, синевой и краснотой лица смахивала на потускневшую радугу.

Собирались рано, но по провинциальному быту многие и об эту пору уже спали, потому зевали. В восемь часов бал открыли экосезом[388], за экосезом следовали вальсы, модные польки и краковяк. Молодые люди были готовы плясать без передышки — была бы только музыка. Нетанцующие дамы судачили и перемывали косточки присутствовавшим. Пожилые мужчины окружили карточные столы.

За картами чиновник особых поручений Иконников, старательно развлекая гостей, рассказал несколько добродетельных новелл, именуемых анекдотами и относящихся к жизни людей прославленных, потом перешел на входящие в моду анекдоты, по-новому со смешным и вздорным вымыслом. Тут заговорили и об идущем в столице развращении нравов, видном по новой пьесе, где выведен городничий[389]. Разгорелся спор.

— Городничий брал, но не крал. Брал от общества торговцев, но не от лиц для сделания им преимущества, — говорил неунывающий председатель уголовной палаты, за взяточничество отданный под суд, но пока не отрешенный от должности.

— Ну-с, а если городишко такой, что общества нет и кругом одни дремучие бороды, так разве городничий не достоин снисхождения? — спрашивал помещик с несгибаемой ногой, одновременно «ночуя» при этом в картах соседа.

Поздеев появился в разгаре бала. Селастенник на глазах маскированных увлек его во внутренние покои. Вид Поздеева, небрежно одетого, заснеженного и явно переутомленного, обратил на себя внимание всех гостей. Управляющие заводами за «проигрышным» столом со злорадством отметили про себя очередную неприятность, постигшую «приятеля». Никто не знал сути дела, да и зачем «суть», была бы неприятность, а чем больше, тем лучше.

Метал банк управляющий Всеволожских.

— Ваша взяла, — сказал он почт-инспектору и повернулся к прокурору, ставящему по сто рублей на угол[390].

Чтобы получить свой куш, за прокурором должен был ставить Иконников. Но он вдруг заметил, что оживление в зале сникло, танцоры сбились в группы, а музыканты оглядывались, словно спрашивая: играть или нет?

Сорокалетний Иконников молодцевато вышел в зал. Там уже шептались: «Общество, тайное общество».

— В чем дело? — спросил Иконников. Ему не ответили.

— Месье, ангажируйте дам! Мазурка генераль![391] — призывал распорядитель бала.

Танцы возобновились. Иконников было вернулся к игре, но его вызвали к губернатору. Губернатор велел ему найти отсутствовавшего почему-то жандармского подполковника Косинского.

— С Новым годом, вот и подарочек! — подал Поздеев бумагу (он на самом деле подумал, что эта находка открывает губернатору повод для похвального рвения) и тут же поспешил оградить себя: — Ваше превосходительство, прошу засвидетельствовать, как мною приняты меры.

— Какие меры? Что случилось? Какие пустяки говорите…

— Уж пустяки! Тайное общество! — выпалил Поздеев, мгновенно вообразив, что губернатор вину за свою бездеятельность свалит на него.

— Хорош подарочек! — всплеснул руками Селастенник. Кабинет освещала одна свеча, у которой губернатор остановился. — Боже!

«Надо выяснить на месте, — думал он в растерянности. — А сколько времени пройдет? Если не писать сейчас в Петербург, накажут за медлительность с докладом. Ведь заговор против правительства налицо… Вот тебе и сон…»

— Где акты? — спросил он управляющего.

— Вот бунтовщическая бумага…

— А где акты основания общества? — закричал Селастенник. — Раз создано общество, по этому поводу должно составить акт!

Поздеев только руками развел. Он не понимал, что еще нужно. От скудного освещения кабинета делалось еще тревожнее. Селастенник усадил Поздеева на диван, а сам, очень возбужденный, бегал вокруг стола с одинокой свечой, которая едва освещала кабинет.

— Надо писать донесение, — решил Селастенник. До сих пор ему приходилось лишь читать указы о пресечении злоумышленных намерений. Эта беда проходила стороной. Он сочувствовал губернаторам, в чьих губерниях учинялись беспорядки, а теперь гнев государя падет на него.

Он поспешно пристроился к столу. Управитель встал за его спиной. Селастенник лихорадочно писал, чернила летели брызгами.

Осоловело покачиваясь, Поздеев задремал, потом, разобрав, что пишет губернатор, вздрогнул и очнулся.

«…Оных злоумыслителей казнить лишением жизни», — написал губернатор и сам оторопело уставился на воззвание: «А в чем, собственно, дело?» — Ответ