Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Иконников разыскал-таки жандармского штаб-офицера, подполковника Косинского, у модистки, его любовницы, ради праздника «принявшего» большую дозу.

— Трифон Иванович, вы ничего не знаете? У нас потрясение империи! Злоумышленные люди господ Лазаревых затеяли тайное общество, — выпалил Селастенник. Косинский сразу заметно отрезвел.

Жандарм и губернатор арест участников признали правильным, но что Поздеев не сделал обысков и не открыл всех возможных сообщников, поставили ему в вину.

— Да ведь тут, скорее всего, одно ребячество, — встрепенулся Поздеев, уже себе подыскивая оправдание.

— Гм! — хмыкнул Косинский.

— Какое ребячество! — воскликнул Селастенник, косясь на жандарма.

Сначала губернатор решил выехать немедленно. Он уже облачился, и к дому подали тройку, но в последний момент Селастенник заохал и схватился за поясницу. Вместо себя он послал чиновника особых поручений Иконникова, которому вручил официальное предписание для расследования заговора.

Иконников ускакал с Поздеевым. Большую часть пути Поздеев стоял на ногах в кошевке и дубасил ямщика. За ними поспешала на тройке канцелярия из писца, губернского делопроизводителя и столоначальника.

Селастенник, однако, никак не мог успокоиться.

— Ты посуди, Трифон Иванович, — говорил он Косинскому, — нас спросят: «Были на месте?» А мы что скажем? На усмирение простых крестьянских бунтов выезжаем; а тут тайное общество, а мы, на-ко, отсиделись, праздничаем. Да если эта закваска до крестьян дойдет, так тут новая пугачевщина. Поезжай-ка!

Но Косинский не дал себя перехитрить, один не поехал. Селастенник выехал с Косинским, теперь они оба торопились.

В полях поднялась вьюга, кибитка[392] с Косинским и губернатором летела сквозь пургу, ныряла в ухабах. За ними на розвальнях везли жандармскую команду из шести человек. Губернатор с кряхтением поднялся и сам толкнул ямщика в спину. Утомившись, он откинулся на дорожные подушки, и тут ему в голову пришла спасительная мысль: «А ведь правильно Иван Козьмич поворачивает это дело в таком свете, что не заговор тут, а только ребячья шутка. И зря я окрысился, ведь может все обойтись тихо, без донесения в столицу. Оно будет, но как о забавной шутке…»

Чирков поверил слуху о возвращении Насти, которая, как говорили, будет в Чёрмозе к празднику обязательно. Надо было выбраться из Усолья, куда загнал его Поздеев с трудным заданием: «Ты выдумщик, так изловчись на будущий год добыть миллион пудов соли». Во все предшествующие годы ее вытягивали по пятисот тысяч пудов. А тут миллион! Добавочный народ дали только на заготовку дров, а ты выплясывай как знаешь. Не пробуй рассольные трубы[393] еще заглубить, смежные совладельцы сразу со всех сторон возопят: «Из-под нас нашу соль грабишь!»

Придумал Чирков только одно: противни, на которых соль вываривают, сделал шире и глубже. Подумалось, что хватит пока с Поздеева, а то все придумаешь, потом и почета не будет, а доход от промыслов и так большой — чистые деньги из земли качают.

Насилу вырвался Чирков из Усолья — придумал себе дело в Чёрмозе, а Поздеев его послал в Полазню: «Наладь сначала там проволочный стан».

В Полазне, как и в Усолье, было Чиркову тошно и скучно: невесты только из поповских дочерей. За ними приданое капустными пирогами можно получить, а о капиталах не мечтай. Одним он утешал себя, что Полазня на пути из Перми в Чёрмоз. Настя будет проезжать Полазню. Он там встретит ее, покажет ей письма, которые пишет, заранее зная, что не отправит. Он своевольно будет провожать ее до Чёрмоза, и уж завоюет, и будущее себе обеспечит.

Чирков старательно обновлял свой костюм, шейные платки завязывал замысловатыми бантами. Молодой, в сером «сертуке» (цвет наполеоновский), манишка[394] крахмальная (недаром в столице модам учился), сам румяный; говорить он научился с подскоком: скажет, каблучками стукнет и ручкой сделает. Как Насте устоять против него? Ко всему он теперь смотритель по рудникам и заводам.

Да, не зря он освободился от нудной школы. А как он Петю уговаривал тогда: «Ты любишь учить, вот и учи. Тебе хочется, чтобы люди были грамотны и свободны, вот и добивайся!» Он сам подогревал его заветные мечты. Вольные стихи давал переписывать и свои тетради отдал, собственной рукой исписанные. И правильно сделал, избавясь от школы, — от нее круглый год на шаг не отойдешь. Ночью только одни грифельные доски и снились. Пусть теперь Петя экзамен на учителя сдаст и дальше лелеет освобождение людей. Каждому свое, а ему бы капитал сколотить.

Посмеивался над тщетными утопиями бессребреника, мечтал о деньгах Чирков и оглядывался: «Как тут Поздеев барыши срывает? Где ходы старого плута?» Перед глазами просторы безлюдные, заснеженные. Какой прок в них деловому человеку? А вот ведь сколько доходу Поздееву от пустыни: косит, сено продает заводу через подставных лиц, у себя закупит по хорошей цене, раза в три дороже, чем сам платил; у крестьян за долги отберет и это от себя продает, по караванам торговлишку никто не проверяет. Ох, широко уральское раздолье! Большую мошну принесет Настя в приданое… Полюбимся, а после родителю в ноги… Пускай Михаил будет смотрителем, а сам он в коммерцию! Представит себе Чирков кучу денег, и закружится голова.

Он усмехнулся, вспомнив слова Пети о тяготах народных, и мысленно вразумил его: «Благодетельствуй, а время пройдет, так забудешь ребячьи бредни. Жизнь манит, и каждому боле хочется сладкого, нежели горького».

Чирков отдался сладкой послеобеденной дремоте. В сумерках разбудили крики и беготня на улице. Сразу подумалось: «Настя приехала».

Но какая там Настя! На небольшое селение Полазни хуже горного обвала налетел Поздеев. Из конца в конец слышен его голос.

Чирков спрятался в темной комнате, хозяйке велел сказать, если спросят, что уехал в Хохловский завод и нету его здесь. Ухоронился Чирков, а сам побаивался: хозяйка не возьмет грех на душу, не станет, поди, врать и выдаст. Надо бы молчком спрятаться понадежнее безо всяких предупреждений.

Но никто о Чиркове не вспомнил. Поздеев всем зубы крошил за то, что лошади не приготовлены; перепрягли и дальше поскакали. После них остался лишь околевший загнанный конь. Умчался ураган, и только тогда Чирков узнал, что проскакали в Чёрмоз наибольшие власти, даже с «канцелярией». Что идет беда. Возвращающийся ямщик сказал, что ранее искали Чиркова на его квартире в Чёрмозе. Чирков истерично всхлипнул и заметался, мигом потеряв уверенность в себе. А ведь недавно, как только еще прошел слушок о баловстве в школе, усмехался: «Ну, Клопов пошебаршит[395], выслужит наградные, Поздееву неприятность исхлопочет. На этом дело и кончится. А затихнет тревога, так Поздеев с Клопова обратно две шкуры сдерет