Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Обычно добровольные занятия в светлое время дня не запрещались, но сегодня Алексис даже выгнал двоих и после осмотрел все пустые классы. Ширкалиным подождать бы до роспуска учеников на праздники, но тогда и Петя уедет, и бумагу увезет.

Лишившегося речи Коську, однородного брата Андрея Михалева, обвинили в попытке совершить кражу из школьного шкафа. Его сдали законоучителю отцу Георгию: «Вот ведь родная кровь с братом Андрюшкой, смутьяном и заговорщиком!»

Мальцу угрожало исключение и порка, а до экзекуции законоучитель подверг мальчика башенному заточению в заброшенной каменной вышке на горе, где преступник должен ждать приговора.

— Прошу вас, не выгоняйте его из училища, — заступился Петя. — Да и рождество наступает, ради праздника простим его.

— В уважение просьбы я слово замолвлю, — обещал отец Георгий.

Пете было приятно, что и Клопов, как надзирающий за училищем, тоже сразу с ним согласился и даже Васька благодушно осклабился: пусть маленько посекут, но учеником останется; он из младшего класса, потому можно не исключать; вот если кто из старших классов заслужит розги, то неминуемо выгонят — и в солдаты.

Ничто не омрачало последних дней пребывания Пети на заводе: «Вот ведь как праздник смягчает людей!» А о том, что тут ведется охота за его обществом, он и не подозревал.

— Видишь, — сказал отец Андрею Михалеву, — я не обманулся в Клопове. Братика твоего он спас. Вы о народной душе толкуете, а душа-то богу подвластна, а бог всех первее. Ты во имя бога должен делать, как говорят, на благо всем и Пете твоему. Иди, все будет хорошо, помогай Клопову, как просит.

Получалось, что много благодеяний делал Клопов, прямо хоть молись на него. Андрей Михалев окончательно был сбит с толку.

«Может, правильно говорят, что Петя рано выступил и надо его спасти от ошибки, — думал он. — А раз спасать, так скорее: вытаскивай человека, пока он не утонул, пока дело не обернулось совсем худой стороной».

— Хорошо, — сказал Михалев, — я открою все, что знаю, но пусть правление мне клятвенно заверит, что зла никому не сделает.

— Не сомневайся, — убеждал Клопов.

И Михалев рассказал, как бумага составлялась, кто в сговоре, как подписали подлинник, который находится у Пети.

Ваське от рассказа Михалева не легче, это решало полдела: слова и слова, а доказательств в руках нет. Но все же шажок!

— Ну вот видишь, — подтолкнул Васька Федора, — здравые люди правильно рассудили, а ты уперся, бык. Теперь доставай, или сами достанем, а тебе придется отвечать за всех.

— Предавать никого не буду.

— Да какое предательство, дурак! Все наперед известно. Ребят нужно спасти, чтобы, как щенки, в петлю не заскочили. Иди к Петьке, ему скажешь, что Ширкалины хотят подписать бумагу.

— Не пойду, — упрямился Федор.

— Да ты понимаешь, гадина, из-за тебя люди гибнут, их хоронишь, и сам сдохнешь. Меня потянешь… Надежду по миру пустишь. Хоть кол на башке теши! Ну погоди! Коли пороть придется, так я постараюсь, родственность будет ясна. Не стой поперек дороги! Есть возможность выкрутиться — делай, как велят. А сорвешь дело, так живому не быть, своими руками задавлю, после разбирайся, почему себя кончил под следствием. Да и скрыть ничего не можешь. Затянешь только, а за это все получат вдвое, понимаешь — все и вдвое! Всех подводишь. Ты не благодетель, ты их губитель!

Опять Федор начинал думать, что, может быть, действительно он зря упирается. Все равно все известно, всех знают, а если кончат малым, то в будущем можно дело продолжить. Не так-то много сделали. А далее будут осторожнее. Пытки сказывались, силы ушли, и он чувствовал, что не может больше сопротивляться.

Чутьем угадывая колебания Федора, Василий настаивал:

— Иди. Нигде не проговорись. Мы ведь знаем, как дело делать: обыск, и все готово! Только нужно без шума с баловством кончить. От лишней огласки вам же, дуракам, хуже. Иди!

— Да как же я синяки ему покажу? Возьми и ты в башку каплю соображения. Петя сразу испугается, — отговорился Федор, и Василий должен был признать его правоту.

Федька не выходил из дому — залечивал синяки. Сенька его караулил. Приближались рождественские праздники, а раскрытие дела не двигалось.

IX

Федьке от старания Ширкалиных, одному ему понятного, сделалось невыносимо тошно. Сочтя себя на рождественские дни свободным, он до сочельника еще сбежал из Чёрмоза, с попутными подводами кое-как добрался до Полазнинского завода и укрылся у живущей там матери. Васька помчался следом.

Мать Наугольных всегда ходила в темно-лиловых кофтах и черных платках; желтоватым и сухим лицом — совершеннейшая скитница-старица[374]. Ее муж, крутой характером, оставил по себе память. Она как бы окаменела от битья. Нет деспота, а она такой и осталась. Все утехи в молитвах.

Старуха несказанно обрадовалась; никогда ведь так не бывало, чтобы сыновья вспомнили и навестили в праздник. А тут один за другим. Не успел Федя порог перешагнуть — Вася за ним, да такой ласковый, обходительный, даже гусака привез. Матери невдомек, а Федька-то знает, что деньги платить Ваське не по натуре, значит, силком отобрал или спер у кого-то.

Сыновей-то ровно подменили: какой Вася и к Феденьке ласковый! Ему надо сказаться главноуправляющему — гостит тот у Марьюшки-прелестницы, — по должности Вася обязан, вот он и Феденьку уговаривает никуда без него не ходить, сидеть умненько, потом вместе знакомых проведают, всех-всех навестят, Вася знает, кого Феде повидать не терпится, никого не забудут. Вот ведь дружба-то!

Федька молчал, сознавая, какое горе постигнет мать, узнай она истинную цену братниного внимания.

— Давай его сюда, — коротко приказал Поздеев, как только Васька объяснил свое появление в Полазне.

Марьюшка, вся зардевшаяся, в нарядной красной шали, встретила братьев Наугольных с поклоном, поставила на стол разноцветные графины и закуски и ушла из горницы. Удивило Федьку, что угощение скоромное, ну да Ивану Козьмичу виднее по его набожности.

Поздеев с Василием выпили. Васька «из вежливости» не закусил. Помолчали, выпили вновь. Федька опять рюмку не тронул.

— Ну ты, Василь Степанович, погуляй, а мы с Федором Степановичем побеседуем. Дело наше благое, мы с глазу на глаз…

Василий поклонился и вышел. Поздеев снова налил себе и сказал:

— Давай, водка постная, да и не входящим в уста грешит человек, а исходящим из уст.

Поздеев настоял, Федор выпил, и повторили. Управляющий, как на каменку поддавал, а следов никаких. О деле сначала ни слова. Потом Поздеев сказал в упор:

— Просимую бумагу достань. Как-нибудь выручим: каждый