Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов

– Подрастёшь – может, и послужишь. Ты, Федя, верно, школу кончаешь? – Федя кивнул. – А дальше куда?

– Он художником будет, – сказала Лиза. – В училище будет поступать.

– Худо-о-жником… Рисуешь, значит? Нас с Ваней можешь нарисовать?

– Могу. Вы к нам надолго?

– Ваня через неделю на фронт, а я теперь буду тут, в Благовещенске, в отделении Госполитохраны розыском заниматься.

– Ой, как хорошо! – воскликнула Лиза. – Мама сможет только учиться и не заниматься уборкой.

– А вы почему не в школе? Прогуливаете? – грозно спросил отец.

– А вот и нет! Сегодня будет парад. Нам сказали всем быть на Мухинской площади. В одиннадцать часов.

– В такой мороз, вам, малышне?!

– Всем, – твёрдо сказала Лиза.

– И на какой площади? Чёй-то я такой не припомню.

– Бывшая Соборная, – пояснил Никита. – Названа в честь большевика товарища Мухина.

Знал бы ты, Никитка, сын прославленного генерала, подумал Павел, что товарищ Мухин расстрелян товарищами твоего отца, или такими же, как твой отец, – как бы ты, интересно, поступил? Пошёл бы служить в политохрану? Или, наоборот, стал врагом народной власти? А то, ещё хуже, тайным агентом?

Было, несколько лет назад, Еленка вдруг забеспокоилась: надо бы сказать Никитке, чей он сын.

– Зачем? – спросил Павел.

– Ну, чтобы знал, кто его отец, гордился бы им.

– Никита – мой сын, наш с тобою, – жёстко сказал Павел. – И надо жить так, чтобы он гордился нами. Как я горжусь своим отцом, как вы с Иваном гордитесь отцом и дедом.

Да, чё греха таить, не всегда у меня получается жить так, чтобы дети гордились. На поводу иду: то за Митей Ваграновым – где он? что с ним? – то за Сяосуном. Однако, ежели б не Сяосун, кто б я щас был? Но он-то, он, сукин сын, до чего ж легко меняет обличье: был вражина окаянный – стал друг сердешный. И ведь не бросает меня, за собою тянет.

– Ладно! – тряхнул чёрным, с сединой, чубом Павел. – На парад и нам с Ваней надобно. Так что собирайтесь, всей дивизией вперёд! И одевайтесь потеплей. А ты, Ваня, под шинелку надень козлинку[44] – не студи раны.

– Да она у меня на ватной подкладке. Ехал же нормально.

– Не спорь с отцом.

Это был первый советский военный парад в Благовещенске. На востоке ещё шли военные действия, праздновать особо нечего, но, тем не менее, причина для парада была существенная: за боевые героические подвиги в борьбе с врагами революции на Восточно-Забайкальском фронте, проще говоря, за заслуги в ликвидации банд атамана Семёнова, 1-й стрелковой бригаде 4-й Благовещенской стрелковой дивизии вручалось боевое знамя. На церемонию должен был прибыть командующий 2-й Амурской армией Степан Серышев. На площади возле храма соорудили деревянную трибуну, украшенную красными полотнищами с надписями меловой краской: «Да здравствует мировая революция!», «Долой интервентов!», «Слава Народно-революционной армии!». Развевались флаги – красные с серпом и молотом и красные с синим квадратом, в котором пламенели буквы «ДВР», – государственные флаги Дальневосточной республики. Играла духовая музыка.

На площади выстроились части Благовещенского гарнизона, а вокруг разместились тесными группами ученики школ и училищ со своими преподавателями, рабочие и служащие фабрик и заводов и просто зеваки. Мальчишки и Лиза ушли к школьной группе, а Ваня и Павел с Машей на руках были среди зевак.

Ровно в 11 часов на трибуну поднялись руководители области и города, три военачальника – видимо, Серышев и местные – начдив и комбриг; группа военных со свёрнутым знаменем встала перед трибуной лицом к выстроенному гарнизону.

Музыка смолкла. С трибуны зазвучали речи. Говорили коротко и по делу – видимо, влиял мороз. Потом вручили знамя комбригу и наконец под музыку начался парад. Народоармейцы, хоть и шагали вразнобой, однако общий строй не нарушали, и получилось красиво. Народ был доволен.

Черныхи и Федя пошли домой, Маша по-прежнему сидела на руках Павла, крепко обняв его за шею. Он бережно нёс племяшку, испытывая необъяснимо-радостное чувство нежности к ребёнку. Своих-то в таком возрасте почти не довелось приласкивать, вот сердце и истосковалось.

– Батя, я хочу после победы пойти в военное училище, – сказал Ваня, солидно вышагивая рядом с Павлом.

Он впервые назвал отца батей, а не тятей, и тем самым как бы перешёл из детского возраста в мужской. По крайней мере, Павел так это воспринял и серьёзно отнёсся к словам Ивана.

– Хорошее дело, сын. Родину защищать надо умеючи. Мне бы тоже не мешало подучиться, как бороться со скрытыми врагами. Вот не знаю только, есть ли у нас такие школы или училища.

– Если нет, так будут, – сказал Никита. – Вон у нас сколько школ и училищ пооткрывали! Даже музыкальную! И Лиза наша хочет музыке учиться.

– Да у нас прямо образцовая семья, – засмеялся Павел. – И военный есть, и контрразведчик, и художник, и музыкантка…

– И мама учительница, – поддержала Лиза.

– Да, и мама учительница, – вздохнул Павел. – Мы приехали, а она и не знает. На параде думал её увидеть – не увидел.

– По-моему, семинарии на параде не было, – заметил Ваня.

– Ну, там столько народу собралось – могли и проглядеть, – откликнулся отец.

– А может, руководство семинарии не пустило, – Ваня бросил на отца испытующий взгляд, но тот не обратил внимания. Ваня нахмурился: – Да, всем нам учиться надо, – сказал он, выделив слово «нам».

А Павел ворковал с Машей:

– А ты, дочка, на кого учиться хочешь?

Маша застеснялась, только крепче обняла его за шею.

– Она лечить хочет, – сказала Лиза. – Когда Никита горлом болел, Маша за ним ухаживала. Никита говорит, что она его вылечила.

– Это правда, – подтвердил Никита. – Я сильно кашлял, а когда Маша подходила, кашель переставал.

– Маша – защитница наша, – добавил Федя.

И всем стало весело.

А дома их ждала Елена. Мама-маманя. Она уже приготовила обед, простой, пусть не как в былые времена, но, тем не менее, праздничный. Сварила на мясном бульоне (припрятан был копчёный огузок косули) густой борщ, нажарила картошки с грибами, а к жареву – капуста квашеная с гречишным маслом, а на сладкое – большая кастрюля компота из сушёных яблок.

Елена не кричала восторженно, не плакала умилённо при виде сына-народоармейца, не ругала мужа-бродягу – она подошла сначала к Ване, обняла-поцеловала, потом – к Павлу, припала к его широкой груди и просто сказала с приглашающим жестом:

– Давайте за стол, а то мы вас заждались. К вечеру истопим баньку, повечеряем, поговорим, а пока отведайте, что Бог послал.

Ночью, когда всё в доме затихло, а Павел и Елена обнимались на кровати, где прежде спала бабушка