Ангел с черным крылом - Аманда Скенандор

Аллен и Эдвин стояли у койки пациента с двойным пулевым ранением, полученным в ходе перестрелки в одном из баров трущобного района Бауэри. Первая пуля раздробила запястье, которое доктор Пингри «блестяще» починил в операционной. Другая вошла со спины, сломала пациенту два ребра, а потом застряла где-то в брюшной полости.

– Принеси-ка мне пулевой зонд, щипцы и полтора грана[47] морфина! – скомандовал он, даже не подняв головы. Они перевернули пациента на бок и сняли бинты со спины. Полученная только вчера рана немного кровила, и кожа вокруг нее была сине-багровой. Пациент взвыл от боли, когда доктор пальцами развел пулевое отверстие, чтобы заглянуть внутрь.

Уна поспешила в кладовую. Этот доктор Пингри мог и подождать, пока Уна обезболит пациента морфином! Мужчина вызывал у нее сострадание, она не была знакома с ним, но зато прекрасно представляла себе, какова жизнь в трущобном Бауэри – тяжелая, нечеловеческая, отвратительная. Она положила на маленький столик на колесиках зонд, морфин, свежую марлю и тазик с раствором карболки и подкатила его к пациенту.

– Я взяла на себя смелость привезти еще и раствор для дезинфекции на случай, если вы пожелаете сполоснуть руки или зонд…

– Если бы мне нужен был раствор карболки, я бы сказал! – доктор Пингри бросил на Уну полный гнева взгляд. – Ваша обязанность, сестра, не брать на себя смелость, а внимательно слушать доктора и делать в точности то, что он говорит!

Доктор Пингри взял со столика зонд и потрогал пальцами фарфоровый шарик на конце.

– Это понятно?

Эдвин тяжело вздохнул. Доктор Аллен смотрел в сторону со скучающим видом.

– Да, доктор, – отвечала Уна. – Вот только доктор Листер…

– Листер-Листер… Шарлатан этот ваш Листер! – пробрюзжал доктор Пингри, забрызгав зонд слюной. – Я лечу пациентов в клинике Бельвью уже несколько десятков лет, и всегда успешно! Сейчас выну эту пулю, а там посмотрим. Пациенту нужны просто тишина и покой.

Доктор Пингри склонился над пациентом и уже собирался ввести в пулевое отверстие зонд – но тут громко кашлянул Эдвин.

– Может, сначала укол морфина, доктор?

– Валяйте уже! Зачем тогда нужны вы – интерны, если только стоите, разинув рты, а всю работу делаю я один?

Уна наблюдала, как Эдвин набирает морфин в шприц. Он ни разу не взглянул на нее с того момента, как ее окликнул доктор Пингри. И что это за мужчина, который сначала признается женщине в любви, а потом даже не смотрит на нее? Конечно, она обескуражила его тем, что никак не ответила на признание, а просто сбежала и старается теперь не попадаться ему на глаза, но мог бы хоть взглянуть на нее, хоть улыбнуться украдкой или нахмуриться…

Но Эдвин смотрел только на руку пациента, вкалывая ему морфин. А затем все уставились на пулевое отверстие, в которое доктор Пингри начал вводить зонд. Уна тоже смотрела, стоя рядом с маленьким металлическим лоточком, в который доктор Пингри мог положить извлеченную пулю.

Доктор Пингри ввел зонд на несколько дюймов, осторожно поворачивая его. Лицо доктора было искажено от напряжения. Потом он остановился, вытащил зонд наполовину и начал вводить его снова. Пациент, одурманенный морфином, начал стонать. Веки его задергались.

Всем показалось, что доктор Пингри ковырялся в ране пациента целую вечность. Но вот он, наконец, вытащил зонд. В крови была даже рукоятка. Вместо принесенной Уной марли доктор Пингри достал из кармана платок и наскоро протер им зонд. Если бы фарфоровый шарик нащупал пулю, на нем остались бы царапины. Доктор Пингри недовольно забурчал. Несмотря на то что зондом он пулю не нашел, он схватил щипцы. Перед тем, как вставить их в пулевое отверстие, он выковырял из него указательным пальцем сгусток крови.

Поковыряв щипцами в ране еще несколько минут, доктор Пингри вытащил их и швырнул на столик Уны, забрызгав все вокруг кровью.

– Пуля засела слишком глубоко! – проворчал он.

Доктор Пингри протер руки, а затем швырнул свой окровавленный платок прямо в Уну.

– Отнеси это в стирку и помоги доктору Вестервельту забинтовать рану!

С этими словами доктор Пингри удалился из отделения в сопровождении доктора Аллена. Уна теребила окровавленный платок. Больше всего на свете ей хотелось бросить этот платок ему вслед. Она обернулась на плеск воды. Уна увидела, что Эдвин смочил несколько кусочков марли раствором, затем помыл руки и принялся промывать рану на спине пациента.

– Как ты терпишь этого старого брюзгу? – выпалила она, в сердцах бросив окровавленный платок доктора Пингри на пол. Уна тоже помыла руки и встала подле Эдвина.

– Он блестящий хирург!

– Это твое мнение или мнение твоего деда?

Эдвин слегка растерянно посмотрел на Уну и продолжил обрабатывать рану. Ну вот. Хоть один взгляд.

– Дайте еще марли, – попросил он.

Уна смочила еще несколько кусочков марли дезинфекционным раствором и передала Эдвину. Беглое касание его пальцев вызвало у нее мурашки по всему телу. Словно электрические импульсы, бегущие по проводам телеграфа. Дрю наверняка нашла бы этому пространное объяснение с привлечением множества медицинских терминов. Уна не назвала бы это ощущение любовью. Но как же ей этого недоставало.

– Принести иглу и нить? – спросила она Эдвина, пытаясь тем самым вновь привлечь его внимание к себе.

– Нет, – довольно резко пробурчал он. – Я пока оставлю рану открытой на случай, если она начнет гноиться. Но мы наложим на нее антисептический компресс.

– А разве он может убить эти… (Боже, какое слово он употреблял, рассказывая о трудах доктора Листера?) микробы, которые занес в рану доктор Пингри?

– Нет, но может предотвратить попадание в рану новых микробов.

Несколько минут он терпеливо мастерил компресс из пропитанной раствором карболки марли. Уна не могла не восторгаться его терпением и выдержкой. Чем дольше она смотрела на него, тем отчетливей понимала, что не в силах оттолкнуть его от себя.

– Вы и сами неплохой хирург! – сказала она, когда Эдвин закончил с компрессом.

Он отрешенно посмотрел на нее, как на незнакомую, встал и вымыл руки.

– Прикройте компресс промасленным шелком. Когда он проснется, дайте ему мясной бульон и кашу. Опийную настойку, если будут боли.

Уна схватила Эдвина за руку прежде, чем он развернулся, чтобы уйти.

– Черт возьми, Эдвин, что ты хочешь услышать от меня? – Уна заметила второкурсницу в противоположном конце отделения и, отпустив руку Эдвина, продолжила шепотом: – Ты хочешь, чтобы я тоже сказала, что люблю тебя? Ну, хорошо. Да, я люблю тебя. Я люблю тебя.

Она и сама не ожидала такого от себя. Она никогда в жизни не говорила этих слов мужчине. Ни в шутку, ни всерьез. Но она запаниковала, представив, что сейчас он уйдет и не появится больше никогда. И они никогда больше не будут вместе. Теперь эти слова словно витали в воздухе и звенели колокольчиками. Такие высокопарные. И такие искренние.

– Но ведь это ровным счетом ничего не меняет… – торопливо добавила Уна.

Это были, скорее, просто мысли вслух.

Эдвин моргнул несколько раз, но потом его лицо просияло блаженной улыбкой.

– Это меняет всё! Понимаешь? Всё!

– Нет, не меняет.

Эдвин покосился на второкурсницу, а потом схватил Уну за руку и увлек ее за собой в ближайшую кладовую. Здесь было темно, тесно и пахло дезинфекцией. Уна попыталась найти спички, чтобы зажечь лампу… Но Эдвин схватил ее за обе руки, притянул к себе и начал целовать. Ее решимость куда-то испарилась, и она жарко целовала его в ответ. Она высвободила руки и запустила пальцы в его густые напомаженные волосы. Она вся горела, желала только одного: зацеловать его до беспамятства и чтобы он делал в ответ то же самое. Они задели полку, и оттуда посыпались бинты и подкладные судна. Они замерли, прислушиваясь, не идет ли кто на шум, но потом захихикали, как нашкодившие дети, и продолжили целоваться.

В конце концов Уна пришла в себя и отпрянула от Эдвина.

– Мне надо вернуться в отделение.

– Скажи еще раз, что любишь меня!

– Я люблю тебя…

Правдивость этих слов испугала Уну. Она почувствовала себя ранимой и беззащитной, словно боксер, у которого отнялась одна рука.

– Но, Эдвин, мы не можем…

– Выходи за меня!

– Не глупи!

– Да не сейчас же! Когда закончишь учебу.

– Это еще полтора года!

Он не спеша